Галактион Табидзе - Стихотворения

Чувствую, право: я жив, не убит.
Будто бы жить меня сызнова учит
Старый сверчок, что в камнях свиристит,
Нитку свою бесконечную сучит…

И ни о чем не мечтаю. Ничью
Душу собою не обременяю.
Идолов, верованья — дурачью
Ныне в закон и во благо вменяю.

Замки воздушные прахом легли —
Пала роса. И ни слова о Боге.
Мне — всё — равно. А снега расцвели…
Черт побери: розовеют отроги…

Пронесся гневный ураган,
Но тень одна чарует странно,
Хоть не звенит струя фонтана
О тайнах недоступных стран.

И всё властительней дурман
Мечты, томящей неустанно.
Как паланкин, луной венчанный
Тбилиси кутает туман.

Уйдут года, но старых ран
Нам врачевать не будут боле,
И сердцу не избыть той боли!

Где чары недоступных стран?
И страсти стон, что мы ловили,
Не бросит в ночь Сараджишвили.

Легкое облако! Ты сквозь небесную тишь,
Словно горячий скакун по утесам, летишь.

Ветры ущелий несут тебя в дали, и хор
Утренних рек — величавая музыка гор…

Сколько в тебе самобытности, света, огня!
Новый рассвет означаешь ты и для меня.

Пусть же все грозы, метели и всплески мечты
Столь же легки и бестрепетны будут, как ты!

В этой жаркой дремоте поступь тигра слышна.
Прокричи обреченно все слова, имена:
Всё, чем жив человек, всё в «Вепхисткаосани»
С небом, с грешной землею смешалось сполна.

Где теснятся растенья оживленной толпой,
Тигр проходит своею непреложной тропой.
Милосердный и грозный, он действует властно
И царит и господствует рядом с тобой.
Мастера разрушенья собирают свой съезд,
И огонь за мгновенье всё обуглит окрест.
Кто хотел низвести на горящую землю
Холодок и спокойствие вышних небес?

Но и камни расселись в ожидании слов,
И самум не пугает потрясеньем основ,
Мир, открывшийся вдруг, не моложе санскрита,
Но Восток ведь всегда неразгадан и нов.
Вот мечта без свершенья. Триумф без венца.
Есть ведь песня: звучит и не чует конца —
Так спокоен душой бедуин, осознавший
Равнодушие неба и холод творца.

Майя, мать мирозданья, подымает главу —
Мутный ливень столетий прошумит наяву.
Род людской будет чередовать поколенья,
Словно древние древа листву.
А едва лишь колосья отсекут от корней,
Вихрь помчит их в долины по земле и над ней.
Так зажжем же огонь! И пускай наше пламя
Будет светочем света, огнем из огней!

То ли вновь юго-запад древних зендов повлек,
То ль индийскую лиру встретит юго-восток,
Там, где катится Инд, где Пенджабским ущельем
Пробивается Ганга рычащий поток,
Дым, тяжелый и душный, расстилается вдаль,
Превращается в дымку, в световую вуаль —
И внезапно взорвется, чтобы лира вздохнула
И свободно вдохнула лавр, и мирт, и миндаль.

Но туман Гималаев, бездну с небом связав,
Разве тучи удержит? Ливень хлынул стремглав!
Шестьдесят тысяч войска усталые кости
Запоздало омыты в сумятице трав.
Опрокинувшись в небо посреди бела дня,
Кораблей там, в лазури, дождь коснется, звеня,
И всё небо окрасит цветами пожаров,
Будто сам он исполнен не влаги — огня!..

Дышат тропики жарко. Пылок Лакедемон.
Друг откликнется другу на зов и на стон.
Вновь крылом шелестит мудрый демон Эллады,
Древний гений Египта кличет с разных сторон.
И вокруг возникает голосов череда —
Тихих-тихих, как брызги, как святая вода.
О, кому только в сердце стрела не вонзалась…
Всё вокруг умирало, стихи — никогда!

Лев скачком возникает из чащобы сырой.
Мчит стрелой заостренной конь. За первым — второй.
Элегическим полднем Озирис с Изидой
О страстях беспощадных заплачут порой.

В Аравийской пустыне посреди пустоты
Ждут оазисы вечно, как большие кусты.
В чьем ты подданстве, гордое племя арабов?
— Раскаленного неба и вечной мечты.

Пусть всеядное пламя пожирает посев,
День грядущий подходит, зыбь песков одолев.
Караван отклоняется к новой дороге,
В бубенцах собирается новый напев…

Был он рыцарь душою. Как он жил — словно взрыв! —
В мире всадников, четких в остром пламени грив,
В век, который не только собирал фолианты,
Но и сам создавал их, себя озарив.
Что в себя поглощает дух столетья и быт
И под чем от потомков смысл эпохи сокрыт —
Это крыша из дранок — защита от ливней небесных,
Под которой история древность таит.

Как свободна пустыня, как она далека!
Бедуины умчались. И не помнит строка
Тех столиц, что, потягиваясь лениво,
Исчезали навеки в пучине песка.
Всюду новых названий слышен клекот и свист,
И в оазисах новых наливается лист.
Но былых голосов отголосок внезапный —
От жары ли пустынной? — особенно чист.

Караваны верблюдов и отары овец…
Где шатры у дороги, там дороге конец,
Там в присутствии призраков гостеприимства
День с янтарным закатом разошлись наконец.
Но затем — сотрясенье, вихри пламени, вскрик!
В стан, где сна и покоя ждут и мал и велик,
Бьет поэзия властно, как молния в древо,
И встревоженный хаос взрывается вмиг.

За помин и во здравье! Во имя добра!
За тебя эти чаши, золотая пора!
Твой поэт был судьей, бедуином, солдатом,
А не просто счастливым слугою пера.
Что я молвил! Не знавший ни преград, ни помех,
Он был — гром, сотрясавший всё: и подвиг, и грех.
Необузданный вихорь, любимец народа,
Не утехой он был — утешеньем для всех.

Эту книгу веками охраняет Восток,
Осеняет пергамент, сохранив каждый слог.
Где-то пальмовый лист под кровавой слезою,
Где-то кость под резцом превратилась в листок.

Так и впредь. От становищ, от случайных имен,
От тоски безвременщин и от пыли времен
Витязь дальше и дальше. Не знают провидцы,
На какие вершины подымется он.

Вот ушел Руставели — счастье скрылось вослед,
Кто нам скажет о небе: озарится иль нет?
За лесами столетий в неизвестой лощине,
Говорят, полыхает невиданный свет.

Мне сдается: надежда не для краха дана.
Но еще мы, случайно разбудив времена,
Причастимся, даст бог, тайнам книгохранилищ,
Так сокрытых искусно, что бессильна война.