Юрий Белаш - Окопные стихи

А вчера я сползал к ним в разведку:

гансы в блиндаже хлебали щи;

я не растерялся – случай редкий! –

пулемёт с коробками стащил.

Ох и было, мать честная, звону!

С полчаса плевали против ветра,

Только хрен подавишь оборону,

если два штыка на двести метров.

Иванов лукаво щурит глаз.

Финский нож болтается у пояса.

- Словом, тут порядочек у нас.

Можете, сосед, не беспокоиться.

"Лаптежники"

Лётчику-истребителю Е. П. Мариинскому, Герою Советского Союза, сбившему в воздушном бою три пикирующих бомбардировшика «Юнкерс-87»

«Ю-87» шли журавлиным клином.

Тремя девятками.

Прерывисто гудя.

Шли не спеша, –

рос отдалённый гул,

и вздрагивали листья на деревьях.

Траншеи вымерли:

– «Лаптёжники» летят!..

Мы так их называли потому,

что их шасси не убиралось

и торчало

в кроваво красных обтекателях

под серебристым брюхом – врастопырь.

Одномоторные,

с изогнутыми крыльями,

блестя на солнце жёлтыми носами,

«лаптёжники» прошли над головой –

и развернулись для бомбометанья,

рассыпавшись на три девятки.

– Сейчас закрутят, гады, карусель!..

И точно:

девятка, что пошла на нас, образовала круг,

Гул стал густой и вязкий, как смола.

Со стен траншей посыпался песок.

– Ну, братцы, панихида начинается!

Молись, кто верит в бога…

Ведущий

через левое крыло

перевкрнулся

и, включив сирену,

вошёл в пике –

с надсадным воем,

холодящим сердце.

Он почти отвесно, и когда

казалось, врежется, паскуда, в землю –

от брюха серебристого его

лениво отделилась капля:

бомба!

И, заглушив

натужный мотора

Влезающего в горку самолёта,

хлестал

по спинам

свист

убыстряющей своё движенье бомбы.

– Промажет или нет?

А свист чертил как будто вертикаль,

и было нестерпимо ожидать,

когда же бомба наконец

свист оборвёт

лохматой кляксой взрыва.

И вздрогнула под животом земля,

и взрыв рванул, обдав горячим взрывом,

и в горле запершило от взрывчатки,

и уши заложил шипящий звон,

и комья застучали по спине,

и ты не знаешь – жив ты или мёртв…

Но знаешь –

из ревущей карусели

уже второй «лаптёжник»,

кувыркнувшись,

включил сирену

и вошёл в пике.

И хлещет вновь по нервам вой и свист.

И снова – ожидание разрыва.

И снова – всплеск огня, земли и дыма.

И снова комья барабанят по спине,

прикрытой только плотной гимнастёркой.

– Ну сколько ж это может продолжаться?!

А продолжалось это – бесконечность.

Пока «Ю-87»

не сделал по шесть заходов:

три первых – для бомбометанья,

два – полосуя вдоль траншеи

из пулемётов и орудий,

и заключительный заход –

пустой,

психический,

так – просто для забавы…

И, кончив свою адскую работу,

ушли, усталые, на запад,

цепочкой, друг за другом растянувшись.

Ах, Женя- Женя,

Женя Мариинский! –

где ж в этот день твоя летала «кобра»?

Что страшнее на войне?

Спорили солдаты на привале:

что всего страшнее на войне?..

И сказал один вначале:

– Можете поверить точно мне,

я не первый год ношу портянки,

но всего страшнее на войне –

если атакуют танки.

– Танки что! – ему ответил кто-то, –

С виду вправду страшное зверьё.

А в окопах спрячется пехота,

ты попробуй – выкури Вот бомбёжка – тут иное дело:

тут дрожит душа и тело.

– А чего дрожать? – промолвил третий. –

Самолёт – он только самолёт:

как бы лётчик сверху вниз ни метил,

равно во всех не попадёт.

Вот когда начнётся артобстрел –

на тебя тогда б я посиотрел!..

Слушал- слушал их солдат четвёртый,

табачком дымивший в стороне,

и такой вдруг сделал вывод твёрдый:

– Ну зачем вы спорите без толку?

Ведь всего страшнее на войне –

это когда, братцы, нет махорки…

Сухари на плащ-палатке.

Высокие, но общие понятия подчас не выражают тех истинных чувств, которыми на войне живет солдат.

Генерал-полковник И. Людников

Далеко загадывать здесь — нечего.

Души здесь трезвеют от утрат.

Здесь — с утра дожить бы лишь до вечера,

ну а с вечера — хотя бы до утра.

Думать о дальнейшем — нету смысла.

Сутки, слава богу, продержись,—

потому что гаубичным свистом,

книзу обрывающимся круто,

здесь, в окопах, каждую минуту

чья-нибудь да захлебнется жизнь...

Но, собрав растрепанные чувства,

свыкнешься под эту канонаду

с фронтовым мучительным искусством

жить и от снаряда до снаряда:

сгрудившись, делить на плащ-палатке

сухарей помятые остатки;

кушать, прикрывая от земли

полами шинелей котелки,

костеря разбавленную водку

и в зубах навязшую перловку;

следуя хозяйственной привычке,

экономить курево и спички,

потому что на день тут

двадцать грамм махорки выдают;

даже прикорнуть накоротке

где-нибудь в окопном закутке,—

и, себя не чувствуя пропащим,

поглядеть, как, шаркая о стенки,

по траншее волоком протащат

чьи-то бренные останки...

Быта повседневного трясина

на войне — спасающая сила.

Уличные бои

Памяти Константина Симонова – солдата, поэта

Думали, уйдём на отдых… Но теперь на отдых –

плюньте!

Предстоят труднейшие бои – уличные, в населённом

пункте.

Это вам не в чистом поле: тут кирпич, бетон и камень,

да хрустят обломки черепицы под ногами.

Тут не выроешь окопчик, мать-земля тебя не спрячет, –

тут разрывами снарядов на асфальте раскорячит,

и совсем без проволочек – по башке твоей по стриженной

как погладит вывороченной булыжиной.

Тут тяжёлые орудия бьют с кратчайших расстояний

трёхпудовыми снарядами по дверям и окнам зданий,

и густая пыль кирпичная в отсветах кроваво-ржавых

заволакивает улицы вместе с дымом от пожаров.

А бомбёжки? В чистом поле, право слово, как-то легче:

ну – землёй тебя окатит, ну – осколком покалечит,

тут же, в каменных коробках, словно в склепе на

кладбище,

рухнет на плечи стена – и костей твоих не сыщут.

Ну да это – цветочки. Ягодки – тогда, когда ты,

свирепея, в дом ворвёшься вслед за брошенной гранатой,

и по стёршимся ступеням, и на лестничных площадках

от квартиры до квартиры путь прокладываешь в схватках.

Тактика – одна и та же: кувырком летит граната,

а потом, когда взорвётся, – очередь из автомата:

двери – в щепки, мебель – в щепки, зеркала и окна –

вдрызг,

и на выбитом паркете – веера кровавых брызг.

***

Ты погляди, как много в жизни зла!

Как ненависть клокочет по планете…

В двадцатом веке злоба превзошла

отметки предыдущих всех столетий.

И правы все. Неправых больше нет.