Борис Кригер - О грусти этих дней кто, как не я, напишет...

Какие сны, сам Гамлет, видишь ты?
Я без тебя который век тоскую
И сочиняю песни вхолостую,
Не разрушая голосом мосты,

Не совершая подвигов без слов,
Не раздвигая море, словно студень,
И средь внезапно перезревших буден
Не загребая горстью жизнь, как плов.

Моя весна дошла уже до дна
И там нашла не то, чего искала,
И чтобы как–то избежать скандала,
Решила, по–английски, всплыть одна.

Она устала там, на вечном дне,
Где кочергами выстроились годы,
И я морочу голову Природы,
Ища прохлады в пепле и огне.

Сегодня нет, а завтра, может, вновь
Случится то, чего не замечают,
И солнечным затменьем величают
Очередную высохшую кровь.

* * *

В падении к кластеру Вирго,
Как диска огромная туша,
Галактика наша поникла
И тихо сочилась из душа.

А там умывалась иная
Соседней вселенной девица,
Во всю эту сложность вникая,
Так что же теперь не помыться?

Галактики лились, как капли
Сквозь дыры гигантского душа,
А мы в телескопы, как цапли,
Впивали глаза, да и уши.

Страшась в трепетании пикнуть,
Считая века, как мгновенья,
Всё силились, бедные, вникнуть
В вселенной своей назначенье.

18 сентября 2001 г.
* * *

Напрасно Пушкина сгубило сладострастье,
Он так страдал от похоти земной
И, исторгая перлы разной масти,
Искал, несчастный, волю и покой.

Мой милый Пушкин, что ж ты сквернословишь,
Ужель нельзя изъять из слов порок,
Ужель тебя, усталого, в любови
Волнует только страстность и курок?

Ужель сквозь снег и толщу неприятья
В долгах и соплях завершая век,
Весь смысл жизни — жаркие объятья,
Весь смысл смерти — мёртвый человек?

15.9.2001
* * *

Мне Коперник — не соперник,
Средь дырявых звёзд углов
Колют звёзды, словно терни
Из остывшей плазмы слов.

Сколько я брожу в потемьях
И тяну свой срок — не срок,
Проживая в разных семьях
И содружествах сорок!

Сколько стёжек безвременья
Да шипов лихих в аршин
Размещает на ступенях
Злое воинство вершин!

Сколько складок, в самом деле,
Уместят записок скоп,
Где их прячет Марк Аврелий
Для заждавшихся европ.

Я участлив иль безверен,
Счастлив или совестлив,
В сладких яблонях затерян
Привкус горестных олив.

Всё не спится мне, неймётся,
Всё воротит от души,
В грязном ворохе эмоций
Темнота и камыши.

Не забуду ль, не упомню,
Не прощу ль, не отпущу,
Мудрым лбам тупому сонму,
Я б расставил по прыщу!

Пусть мерцают звёзды в черни
И горят прыщи во лбах,
Мне Коперник не соперник,
Сам пусть мается в углах.

18 ноября 2001 г.
* * *

Если долго провожать — он уйдёт,
Страх незваный в доме запертых ставней.
Если б был бы я совсем идиот,
Было б легче и немного забавней.

Но я маюсь, как червяк на скале,
Где нет лаза и не выроешь нору,
И по самой даже скромной шкале
Мне в блаженные податься не впору.

Но блаженны те, кто ведают сны
И не знают ядовитых сомнений,
Но блаженны, кто в стеблях весны
Не узрят приближение тени!

Сокрушительно воют сердца
Тех, кто верен какой–нибудь блажи,
И судьбою своей подлеца
Не гнушатся блаженные даже.

Они ждут приближения лет,
Как достойной бесмертья награды,
И когда произносится «нет»,
Они даже по–своему рады.

Но я маюсь, как трезвый индюк,
Не доросший до собственной жизни,
И внимаю усердью услуг
Всех, кто верен себе и отчизне.

Боже мой, как несчастны они,
Но как счастливы их междуглазья,
Ты блаженность мне чудом верни,

Чтоб я пасся со всеми в лугах,
Чтоб питался дурманами в травах,
Забывая, как пишется «страх»
Рукавами пустого причала.

Если горесть моя не полна,
Если стыд мой не спрятан в матрёшке,
Тихо звякни мне в колокола,
Не набатом, а так, понарошке.

18 ноября 2001 г.
* * *

Я не знаком ещё со всем, что есть средь нас,
Ослы — животные с упрямым чувством чести,
И если есть ещё в вселенной этой вести,
То эти вести не доводятся до нас.

Какие славные животные ослы,
Их голоса по–свойму даже мелодичны,
Жаль, что всегда взирают с первой полосы,
Увы, лишь те, что в человеческом обличьи.

А за кулисами уже не суета,
А так, какое–то предвестие исхода,
И зажигает перекрёстки простота
Очередного недоевшего народа.

Который раз теряя вкус и мня изыск,
Всё наступает человечество на грабли,
И, повторяясь, наши глупости озябли,
Как зябнут мухи от шампани влажных брызг.

А телевиденье всё жаждет катастроф,
А катастрофы сохнут по невинным жертвам,
И смерть давно уже считается десертом,
А не каким–то отлученьем от даров.

А наши сверстники всё ищут перемен,
Не понимая, что вся хитрость в постоянстве,
И заменяют устаревший образ пьянства
На еще более старинный культ измен.

А в ресторанах размещаются меню,
И в них обычный список прегрешений смертных,
Когда бы люди вдруг родилися бессмертны,
Они бы тут же все засохли на корню.

* * *

По статистическим мерилам бытия,
Шанс невелик найти вторую половину,
Платонов миф укутан в старую перину
Из недомолвок, склок и страха небытья.

Но бродим мы, и раны наши жгут, как прут,
Отполовиненные чьей–то ловкой саблей,
И наши нити вовсе не ослабли,
Соединенья, как прощенья, ждут.

И вопреки всех океанических мерил
Мы сочленяем несроднимые предметы,
И разрывают воздух пьяный, как кометы,
Две тени наши, маясь в проблесках перил.

30 ноября 2001 г.

Дневники Чайковского

Я дневники читаю, стыдно, но не смять
Желанье знать, как думалось великим,
И жду найти прозренье многоликим,
Как отблеск счастья обладанья буквой «ять».

Но там одно: «Проснулся, завтрак, снова пьян,
Сидел и тренькал на трескучем фортепьяно,
Но выходило грустно и неладно,
Как я устал от этих фортепьян».

Я не оставлю дневников, зачем клубить
Вслед за собою разочарованье.
Не лучше ль тратить время на питанье,
А свой дневник ещё в мозгу убить.

30 ноября 2001 г.