Ду Фу - Ду Фу. В переводах разных авторов

Следует правильно понять эти слова. Это не простая констатация факта: в нее вложено порицание, осуждение.

В последнем стихе строфы говорится, что преуспевшие в жизни бывшие товарищи поэта разъезжаются в Улине, красивом месте к северу от столицы, на тучных конях и в одеждах из легких, т. е. дорогих, мехов. Выражения "тучные кони" и "легкие меховые одежды" идут из "Луньюя" и употреблены здесь неспроста.

Как известно, Конфуций, хорошо разбиравшийся в склонностях и способностях людей, стремился отправить каждого из своих учеников по тому пути, на котором тот мог полнее всего проявить свои таланты. Цзы Хуа, одного из учеников, он считал наиболее пригодным к политико-дипломатической деятельности и направил его поэтому в царство Ци - центр политической жизни страны в то время. Отправляя Цзы Хуа в Ци, Конфуций предоставил ему для снаряжения довольно крупные средства. Когда тот уехал, Жань-цзы, другой ученик, пришел к учителю и обратил его внимание на то, что мать уехавшего бедствует, и попросил позволения послать ей зерна. Конфуций приказал послать некоторое количество зерна. Ученику показалось этого мало, и он попросил дать больше. Конфуций добавил еще немного. Жань-цзы, которому и этого показалось недостаточно, уже по собственной воле послал той много зерна. Тогда учитель и сказал ему, что помочь матери уехавшего, конечно, следует, но также следует помнить, что мать Цзы Хуа бедствует по вине самого Цзы Хуа. Получив большие средства, он потратил их целиком на себя: приобрел тучного, т. е. откормленного, дорогого коня; сшил себе одежду из легких, т. е. дорогих, мехов и даже не подумал о том, чтобы оставить что-либо матери {18}.

Исходя из смысла этого рассказа "Луньюя", следует признать, что словами "тучные кони и легкие меховые одежды" Ду Фу выразил свое осуждение поведению своих бывших товарищей. И вместе с тем высказал осуждение порядков, при которых люди, заботящиеся только о себе, о своем благополучии, отнюдь не остаются на низких постах.

В свете этих двух стихов становятся понятны и слова о Куан Хэне и Лю Сяне. Понимать их следует так же, как осуждение порядков, господствовавших во времена Ду Фу. Поэт хочет сказать, что и сейчас есть свои куан хэны, свои лю сяны, т. е. существуют ученые, способные развивать науку, но они не нужны, а вот те, кто думает только о личном благополучии, - в почете. Таков смысл второй строфы этого станса.

Как слышу - Чанъань похож на шахматную доску.

На сто лет хватит событий... не преодолеть печали.

Дворцы князей... у всех них новые хозяева.

Гражданские и военные одеяния и шапки...

они не на тех, что прежде.

Прямо на север на горных заставах гонги и барабаны

гремят.

В походе на запад колесницы и кони с оперенными

грамотами мчатся.

Рыбы и дракон запрятались... осенняя река холодна.

Родная страна... постоянно о ней мои думы.

В этом стансе все ясно и понятно. Поэт в ярких образах вполне точно обрисовывает положение своей родной страны. Можно даже подивиться тому, как в немногих словах он сумел отметить все существенные события своего времени.

Первое из них и самое важное для страны - восстание Ань Лу-шаня. Ань Лу-шань, как и другие вожди восстания, поднимаясь против императора Сюаньцзуна, действовал в своих интересах, но в его войска вливались отряды крестьян, которым стала уже невмоготу система правительственных наделов, связанная с массой налогов и повинностей. Однако борьбой против правительства руководили военачальники-феодалы, преследовавшие собственные интересы и не останавливавшиеся перед разорением целых областей. Обе стороны - как военачальники правительственных войск, так и руководители восстания - без стеснения прибегали к услугам наемников, особенно из уйгуров. Отряды этих полукочевников смотрели на Китай как на страну, отданную им на разграбление. А за ними, стремясь использовать благоприятную для грабежей и захватов обстановку, в границы страны вторгались уже "незваные" отряды сородичей этих наемников. Чанъань переходил из рук в руки. В 765 г. его занял Ань Лу-шань. В следующем году его выбил оттуда Го Цзы-и, один из военачальников правительственного лагеря. В 763 г., когда был убит главный тогда предводитель восстания Ши Чао-и {19} и восстание прекратилось, страну постигло вражеское нашествие: в нее ворвались орды кочевников из Тибета. Они дошли до самой столицы и овладели ею. Тому же Го Цзы-и снова пришлось освобождать столицу. Действительно, как и говорит Ду Фу, Чанъань был похож на шахматную доску, клетки которой занимали фигуры то одной стороны, то другой. Естественно, что в городе все изменилось. Наемники, остававшиеся в столице, вели себя как в завоеванной стране. Дворцы, дома знати опустели: одни хозяева убежали вместе с отрекшимся Сюань-цзуном и его двором на юго-запад - в далекую, богатую и тогда еще спокойную провинцию Сычуань; другие кинулись на северо-запад, в провинцию Шэньси, где Суцзун, новый император пытался сформировать правительство. Таким образом, в Чанъане, как и говорит Ду Фу, появились новые хозяева, не говоря уже о "лихих наемниках", хозяйничавших в столице. Военачальники, попеременно владевшие этим городом, назначали своих должностных лиц - гражданских и военных. Знаки чиновничьих званий - особые одеяния и головные уборы - появились теперь, как и говорит Ду Фу, совсем на других людях, чем раньше.

Но страдала не только столица. На пограничных заставах Шэньси и Ганьсу, этих окраинных северо-западных областей империи, неумолчно гремели гонги и барабаны - сигналы опасности: они возвещали о приближении новых и новых отрядов уйгуров. На западные границы мчались правительственные курьеры с "оперенными грамотами", т. е. со срочными распоряжениями об организации отпора вторгавшимся тибетцам. 763-765 гг. были очень тяжелыми годами для этих областей страны, ставших ареной вражеских нашествий. Если добавить к этому вспыхивавшие то здесь, то там местные междоусобицы, захватывавшие даже "спокойную" Сычуань, то можно согласиться с Ду Фу: событий было столько, что их вполне хватило бы на целое столетие. Можно понять поэта: "не преодолеть печали!".

Эти слова сказаны в начале станса, и к этому же мотиву поэт возвратился в конце.

Последние два стиха снова возвращают нас к обстановке, в которой создан этот цикл: к осени в Куйчжоу. Время шло, "осенняя река холодна"; приближалась зима. Рыбы и драконы, обитающие в глубинах вод, воспринимают приближение зимы как наступление ночи и "укладываются спать" - прячутся в свои убежища до самой весны. Все затихает, замирает. Но не успокаивается сердце поэта: "родная страна... постоянно о ней мои думы". Так заканчивается этот исторический по своему содержанию станс.