Шалва Бакурадзе - Антология новой грузинской поэзии

Пришли товарищи мужа
И в многоэтажном подъезде
Подняли переполох, подобно флагу.
Переполох поплыл вдоль стен отвесно
И просочился в квартиры соседей.
Это случилось в то самое время,
Когда пустеют служебные помещения,
Когда перезрелая гроздь пассажиров
Удесятеряет тяжесть троллейбуса
(То есть, это случилось днем).
Муж ничего не сказал товарищам,
Потому что договорился со смертью:
Смерть получил как нечаянный дар,
Хотя не учел метаморфозу собственной селезенки.
Товарищи разнеслись по пустым комнатам,
Раскатились, точно пестрые паласы,
Товарищи задымили вкусным табаком,
Товарищи осудили бессловесную жену,
Жена предъявила товарищам свои руки,
Жена предъявила товарищам свое тело,
Ни одной слезы не обнаружили у жены.
Товарищи деловито повели плечами,
Плечи приняли деловой вид
И, ощутив себя уверенно, принялись расхаживать взад-вперед.
Плечи и руки товарищей мужа,
Посовещавшись, купили водки.
Водку всегда любил и усопший,
Но у него не было желания выпить.
У него на лице было нежелание.
И его товарищи выпили водку,
И ушли домой, и тут же уснули.
И жена спала. И муж спал.
И луна спала наполовину,
А потом быстро пошла на убыль.

Сердце нашего мира. Подоконник. Хлебная корка.
Шрамы надежды врезаны в заскорузлый вельвет.
Хлеб на асфальте. Замызгана бумаги крысиная шкурка.
Старость уже не прячется за завесой снежинок-лет.

Вода заполнила воздух, тяжесть слезы провисла.
Пока не обрушилась ярость — живительный дай глоток!
Вода заполнила плевру, пузырьку кислорода тесно.
Кровь, на бегу застывая, рвется в венный проток.

В ладонях огонь — рожденный под пристальным взором молний.
Это тепло потаенное в мрачном узилище плоти.
Пламя под буйством ливня. Богу данное слово.
Да… Вот еще что — Любовь. И те, в ком ее найдешь ты.

Запомни твёрдо, что ни день, свою обложку я меняю,
Меняю, как перчатки, я характер свой и настроенье.
Как по границе, по следам твоим иду, едва ступая,
Непримирим я и суров, мильон причин для предъявленья.

И постарайся, я прошу, принять бессрочные мученья,
Сверлящим взглядом боль твою свербящую смягчить стараюсь.
Прошу, со мной соединись, уже на грани разрушенья
Все наши связи… А не то во льдах вершин я затеряюсь…

Тебе я руки протяну окоченевшие, почуя,
Что ты взорвёшься, как нейтрон… Земля отравою одета.
В великом множестве богов тебя узнаю и, бушуя,
Душа моя изобразит картину гибели планеты.

Давай же мы поворожим, прогоним прочь и сглаз, и порчу,
И разорвём шнуры, ремни своих смирительных рубашек,
На нас похожих в мире нет, все убедятся в том воочью,
И не рождён ещё никто, чтоб чаяния понял наши…

Хочу напомнить — облик свой я поменяю завтра тоже,
Тариф, генетику сменю, как, идя в душ, бельё меняют,
Не разглядишь меня в дали, голодным, в страхе, в мелкой дрожи,
И беспощадно я пройду, твои границы преступая…

Выхожу я из недр,
Словно утоптанная тропа, болью изломано тело моё непослушное,
Кажется, я разыскиваю
Тот семисвечник, который мне свет проливал.
Вновь выхожу, выходил и вчера, выйду, и завтра мне предстоит идти.
Дайте распробовать вкус моего пути.
Хочу коснуться собственного дыхания,
Как пульсом — молитвенного излияния.
Хочу заглянуть в глаза твои,
Где мир — как одно мгновение!
Ты меня примешь? Знаю, примешь меня, заблудшего,
измождённого, видишь, я тут,
Там, за плечами моими — степи ошибок цветут,
И терпения стынут моря.
И ответить готов я за слёзы пролитые…
Ты меня приняла и прижала к груди, слышу сердца биение,
крови стремление…
Где одиночество мироточит.
Эго своё усмирил я,
И всё несвершенное…
Расцвети, разгони табуны этих рощ умалишённые,
Что стволами прорвались из неиссякаемой пашни,
Видишь, как вдруг остолбенели они, в покаяньи,
Коленопреломлённые — преклонённые.
Протяни же мне
Гроздь — ось земли нерушимую,
Дай испить мне из чаши Вечери Тайной.
Ведь Небесных окон распахнуть не решусь я,
Ты провидела это и семя в меня заронила,
И обрызгала влагой самума во тьме, куда луч не проникнет,
Вскрыла, словно ланцетом хирурга, борозды дыхания!
Я измерил и взвесил недуг свой, как груз испытания.
На себя, словно долг неоплатный, его принимаю
И молитвой — поэзией — гранью священной к тебе приникаю…
Я утратил себя, я бесплотен, напрасен, охвачен боязнью,
За чертой сновидений
Молю о прощеньи.
Я поднялся из недр, труп нагой,
Слепоглухонемой…

Стальная холода пила хрипит — такие вот дела — подпиливает
плоть мою — проулки все и закоулки,
И этот с холодом контакт, по мне, так нормативный акт.
Поскольку мне присуждено преодоленье, и давно мой статус — камень и металл.
Язык-строптивец плетью гнал меня по краешку земному…
И сколькие от всей души мне обещали барыши — костей
заговорённых, карт, и заверяли — будет фарт…
И сколькие надежд хот-дог мне превращали в уголёк!..
Мир — ничто, а не нечто, сплошная иллюзия,
Мир — только спесь-амбиция, а на поверку — фикция.
Душ урожай, забродила небесная брага — брожение пенное.
Разве сумеет в вино превратиться — цельное и отменное?
Свернулась гусеницею луна, опоясав окружность;
Цвет каштановый с кашлем на землю сопли обрушил.
Протяну к ним ручонки, доверчиво, как младенец акушеркам — стервам,
И спою фальшивую колыбельную гниющим заживо нервам,
На деревьях бутонами гнёзда расселись — освобождаюсь от «я», там, где, тихи,
Седые дожди вяжут спицами струй изумрудные мхи.
Как мне спрятаться, скрыться в живой ритмов гибких,
и рифм, и метафор коллекции,
Как навязчивый рой этих мыслей вместить в стихотворной проекции?!
Кровяные колонны — страсти мои. Застыли места эрогенные,
В безукоризненный труп превращусь — в эталон патогенный,
Я на таком пьедестале —
Хоть бы и с костылями,
Можно сказать, состоюсь.
Ливень прольётся из божьих кувшинов — земле невпроглот,
Вот и варенье из облачных яблок сладкими струями льётся-течёт,
Испаряясь.
Привкус железа, ржавчины привкус, словно бы зелья рвотного…
Привкус морозной пыли, промёрзлой земли —
Вкус языка чужеродного.

Если ты не птица — не взлетишь,
Если ты не рыба — под водой не задышишь,
Если ты не животное — не сдюжишь в джунглях и лесных чащах,
Если ты не пресмыкающееся — реально не ужалишь,
Если ты не насекомое — в дверную щёлку не пролезешь.
Если ты не рептилия — динозаврам не уподобишься…