Евгений Клячкин - Песни

Мягкие кольца серых мостов —
камень к воде притесан.
Верные жены из отпусков
заботятся о прическах.

Геометрические тела,
названные домами,
линию держат с угла до угла,
четкую, как подрамник.

Грузовики выезжают с дач,
вздрагивая посудой.
В городе взрослых детский плач
вновь поселяет утро.

В горло ползет сигаретный дым,
смешиваясь с ангиной.
Предусмотрительные сады
желтым кутают спины.

Отчего в глазах прозрачно-карих
золотая грусть?
Не печалься, славный мой товарищ,
больно, ну и пусть.
Разве это осень, если сброшен
первый жёлтый лист?
Если столько ласки сердце носит?
Милая, очнись.

Не грусти, коль жизнь покажется
одинокою — это кажется.
Обязательно окажется
кто-то нужный на пути.
И как странно всё изменится,
неизвестно куда денется,
что мешало нам надеяться
от беды своей уйти.

Красною листвой земля согрета —
гаснущий костёр.
В лес, осенним золотом одетый,
я войду, как вор.
В синей вышине сомкнулись кроны
в жёлтое кольцо.
Посмотри же на свою корону,
подними лицо.

И, судьбой не избалована,
вдруг проснёшься ты коронованной,
царство осени бесценное
упадёт к твоим ногам.
И, прекрасна, словно Золушка,
ты на месте в этом золоте,
и сама, как драгоценность, ты,
хоть себе не дорога.

Вздрагивая, ляжет на ладони
крохотный листок.
Ты не бойся, мы тебя не тронем,
жёлтый огонёк.
Опускайся где-нибудь в сторонке —
мы замедлим шаг —
где твои братишки и сестрёнки
меж собой шуршат.

В этом шорохе услышится:
Ах, как дышится, ах, как дышится!
Даже, падая, колышется
каждый листик, погляди!
Разве можно разувериться,
если любится и верится,
если хочется надеяться,
если столько впереди.

В небе
облака из серой ваты,
сыровато, серовато —
не беда, ведь я привык…
В луже
эта вата намокает,
и, волнуясь, пробегает
под водою мой двойник.

Люди
даже днем не смотрят в окна,
на дожде антенны мокнут —
телевизоры в тепле…
Город
подставляет небу крыши,
притворяясь, что не слышит
танец капель на стекле.

Вечер
дарит свету отраженья,
и квартир немые звенья
повисают над двором…
Ветер
отражения полощет.
Он на ощупь ищет площадь
и освистывает дом.

Мучит голову рассвет —
осень год за годом.
Нету дня и ночи нет —
славная погода.
Капли скачут на стекле —
городские шутки!
Ах, не будет ли светлей
днем хоть на минутку.

Год ли, день ли — так сошлось:
все по счету платишь.
Даже брызги от колес —
все летят на платье.
Не промажет ни одна —
все сполна досталось.
Да была ль в году весна? —
Сроду не бывало.

Завести коня во двор,
запереть ворота.
Кто там бродит — гость иль вор —
думать неохота.
А подумать — все равно,
все равно — сворует.
Оглянись, с кем пьешь вино?
Кто тебя целует?

Мучит голову рассвет.
Что ж, рассвет — и только.
Не спрошу: «Вам сколько лет?»
Осеней вам сколько?
Ночь проходит по земле,
капли бьют цыганку.
Вроде стало веселей,
только наизнанку.
Только наизнанку.
Только наизнанку.

Осень — падают сомненья,
осень — гнутся мачты сосен,
осень — близятся решенья,
вот такое время — осень.

Осень — время расставанья,
дом забит и сад заброшен,
и последнее свиданье
лишь с тобой одною, осень.

Осень — север голубее
и слабей дыханье юга,
в ломком золоте аллеи,
где-то тихо зреет вьюга.

Осень платит не по капле,
осень платит полной мерой
и за меченые карты,
и за верность, и за веру.

Шепот слышен на полсвета,
горизонт прозрачно-ясен,
и чиста моя планета —
вот что значит слово «осень».

Листва на откосе.
Остатки колосьев.
На поле — последний предзимний парад.
Но мы постепенно
отступим от темы
и вступим в осенний пылающий сад

Волос ваших медных,
движений победных,
ленивых движений на бледной заре
и стянутых осью
висок — переносье,
плывущих, похожих на темный порез,

зрачков ваших черных,
что так обреченно
и так далеко начинают светить,
когда из неверья
рождается вера
и рвется дыханье на этом пути…

И ваш аромат
наполнял этот воздух,
и вами пронизаны были слова,
и падали веки,
как падают звезды…
И пахли цветы.
И ложилась трава…

Белые барашки на воде и в небе,
Белый пароход у скал на сером фоне тянется, зевая,
И висят деревья меж землёй и небом —
Детская картинка из далёкой сказки тут же оживает…

Бим-бом — катится звон
Между водой и облаками.
Дин-дон — чей это звон?
Что там воде отвечают камни?

Ничего не знаем, ничего не надо,
Ничего не помним — не было потерь и нет приобретений.
Только что рождённым нез накома радость,
Но и боль, конечно, тоже не знакома — мы всему поверим…

Бим-бам — сам Валаам,
Дно прогибая, поднялся грузно.
Дин-дон — да, это он, —
Видно, как дышит мохнатой грудью.

Волосы-деревья на груди могучей
Ветерок бегучий всколыхнёт, играя, и утихнет сразу,
Каменные брови сведены сурово,
А в тяжёлых скулах прячется улыбка — нет суровых сказок…

Дин-дон — в нас этот звон.
Только бы он не прекращался.
Бим-бам — нам это, нам —
Вместо последнего «прощайте».

Дин-дон — только не стон,
Звон уходящий, нам на счастье.

Дин — один.
Дон — закон.
Бим — грустим.
Бом — потом.

Над проселками листья — как дорожные знаки,
К югу тянутся птицы, и хлеб недожат
И лежат под камнями москали и поляки,
А евреи — так вовсе нигде не лежат.
А евреи по небу серым облачком реют.
Их могил не отыщешь, кусая губу:
Ведь евреи мудрее, ведь евреи хитрее, —
Ближе к Богу пролезли в дымовую трубу.