Вячеслав Ладогин - Спички

Я в шоке: «Это рай, бывает ли такое?
Душа, как утаишь от мира торжество»?
– Бог знает, как… и вдруг сильней всего
Спеть пьяно хочется: «Ты ж, детство… ты ж, златое»!

Гуляя в Петергофском парке,
Став гусляром – в подводном мире:
В воображеньи строишь церковь,
И возвращаешься к жене,
А здесь вокруг тебя химеры,
А здесь вокруг тебя русалки
Гуляют в петергофском парке
Или в неведомой стране.

Лист подорожника на ранку,
Стихотворение на память.
Корабль в небе с рёвом мчится
Над паутиной городка,
Не думаю на травы падать
На восковых прекрасных крыльях.
Ты ждёшь меня в аллее парка.
Причал. Травища высока.

Что за лицо там, за строкой?
Ты ль – прежний Славка? Скажь мне слово,
Застрочник, молви, всё не ново —
Сквозную рану успокой.
Глаза я увидал: твои,
Вчерашний «я», подросток странный —
Полны не слёз и не любви,
Но черни, звезднообуянной.

Ночь, улица, фонарь… фонарь —
Ты плоской усмехнулся шутке.
Мы едем (в рифму) на попутке
В гэ Павловск – зелень, киноварь,
Парк общих нам воспоминаний,
Где ты-я некогда в тени
Прожёг, свободный от желаний,
«Златыя», – извините, – «дни»

И вновь глядишь ты на меня
Сквозь текст, лица не узнавая,
Кто для тебя – трава, тропа я
На дёрне золотого дня?
Английский, может, я пейзаж?
Ты свистнешь: «жизнь – фью – пролетела
Как», – скажешь, – «сойка просвистела»…
Возьмёшь советский карандаш,
Срифмуешь на листочке в клетку,
…В пустом окне и – в золотом —

Рассеянно увидишь ветку
Сирени, ветку за стеклом,
Так врозь, друг-Славка, мы с тобой
Живём, глазами не встречаясь,
Звёзд полной бездне скажем «Ой»,
Как тело с духом, разлучаясь,

Ты – за строкой, я – перед ней…
Что слаще, мальчик, что больней,
Чем с прошлым «я» своим разлука:
(Раз) невозможность говорить,
(Два) слышать сердце друг у друга?
(Три) «нашим жизням в царстве звука
Едину часть не обхитрить», —

Как сам Г.Р. бы спел Державин —
Ловец блестящих фазанов,
Рыбак на зорьках – осетров —
Строф мощных… тот, с кем рифма: «Навин»,

Что солнца бег остановлял…
О нём ты вспомнил, Славка… встал,
Прошёл по комнате, вздохнул,
Схватился вдруг за сердце, пылко
Лист в клеточку перечеркнул…

Сервант. Серебряная вилка,
Нож, сковородочка шкворчит.
Секундной стрелкой поезд мчит,
Бросаются навстречу ели,
Вишнёвый сад… дымок вдали…
Обедать дачники засели…
Две тёти за водой пошли,
Ведя бомондную беседу;
У правой юбка с бахромой…
Зачем же в поезде с тобой,
Скажи на милость, я-то еду?
Зачем «зазноба» мне твоя,
К которой жаждешь на свиданку,
Как – не найду сравненья я —
Дурында рыба, – на приманку?

Плотвой потрачен – «день златой»,
Дождь на щеках и целованье,
Не смей, цветок, Марина, мой…
Отобрала воспоминанье…
– Ты ж не обиделся? Сидишь,
В зубах ты беломор мусолишь,
Марину любишь? Вряд ли… лишь,
Себя-да-сам любить изволишь;
А ветер, от дождя сырой,
Качает клёна ветку в неге.
Попался, и в сети элегий
Моих ты блещешь чешуёй,

Дуда из белого листа,
Судьба без блёсток, без помады.
Но где в них, в сумерках, звезда,
Что копит дружеские взгляды?
Джаз вертит облак, как винил.
Взошла труба, как ум за разум,
Внезапный Паркер ум пленил,
Ум оковал. Жизнь пахнет джазом,
Жизнь всё смешней. Мерцает комп,
Прикинулся фонарь звездою,
И солнце, вспухшее как тромб,
И дух смущённый над водою…

Но листья за твоим окном,
Но перечёркнутые клетки
Тетрадные, но смех соседки,
Известной токсовской кокетки,

…В серебряном саду ночном…

Нельзя поддаваться отчаянью: уныние, Ладогин, – гроб.
Не вдруг выбирать собеседника, но чтоб не попался жлоб.
Хватает мне на обед сухого хлеба с травою?
Так – усы всему свету не дёргать, посчитав их за свой укроп.

Я встретился с Пушкиным в дымке, где реальность граничат и сон.
Живые черты, быстрый взгляд, и был полон мучения он,
Его одиночество было уж разбавить ничем нельзя.
…Он смерти своей ожидал, как Рука ожидала гвоздя.
Потом я заснул… и приснился мне осенний лиственный лес,
И голос в том сне моей крёстной, которой уже нет здесь:
«Ты видишь», – сказал мне, – «там, где Александр Сергеич прошёл,
На каждом шагу белый гриб травяной пробуравил шёлк,
А там, где брызнула кровь его по лесам всей России, там —
Рыжими целыми стайками лисички бегут по мхам».

Какая красивая сказка, – подумал я в полусне, —
Нежнее любой колыбельной. Простая. И нравится мне.

Жене отрезал Пустяков:
– Не визитёр в кинотеатры
Я после эфтой «Клеопатры»:
Ни в грош не ставят мужуков.
Там, Тань, египетские… падлы.

Муж заворочался, двуспальной
Кроватью скрипнув. «Раб нахальный», —
Вдруг слышит, сам не понял, как
Шлёп, на паркет упал бедняк,
«Пшёл вон», – шипит царица спальной.

«Не понял, чтой-то ни рожна я,
Танюся, что не так, родная?»…
А Танька, как в кино, точь в точь:
«В мою торжественную ночь
Не приходи. Тебя не знаю».

Знал ужас я и страх свой звал– Иваном.
…Был Глебов кандидат в КПСС.
Мне виделся «Глеб» неким злом коварным —
Так он – так радовался, прям дитя. Он влез
На грудь мне, Славке, зверь, ножищами и, стоя
Как памятник, велел: «Блядь, пушкин, оду
Пиши-кось про меня, не то грудину вскрою», —
Ответствовал я злой частушкой сходу,
Сержант прочь отошёл.

1. От тех, кто враждует, всех тех, кто бунтует,
Ото всех, кто пленяет, во зле обвиняет,
2. Кто кровь обожает, шаббат нарушает,
Меня упаси ты, Отец!
3. Все Хребет мой ломают, как сила – солому,
Но я ж не повинен Греху никакому:
4. Ведь жил себе честно, Тебе же известно,
Очнись! Пробудись, наконец!
5. Встань, будет дремать! Все народы обследуй,
Всех их, оскорбителей правды заветной,
Казни! Без пощады для них!
6. …Ишь, ходят, ишь, рыщут – чуть вечер, собаки,
Урчат животами, готовятся к драке,
По городу бродят – знай, алчут, вояки,
Потрохов приобщиться, к тому ж ведь – моих!
Слышишь?