Вячеслав Ладогин - Спички

Сказать, чем пахло в наших детских?
Что было в чреве фонарей?..
Не скиф я! Прадед! – Сын советских,
Стамеской деланых, зверей.
Грузинский Хлестаков, скотина,
Как – папа Карло – Буратино
Тесал, тесал меня, тесал
Трусливый, русский деревяшка, —
Сказал он, – нет тебе поблажка…
Тьмы буратин!.. лесоповал

Стремятся слез приятных реки,
Как льёте, пращур, вы елей:
«О! коль счастливы человеки
Там должны быть судьбой своей,
Где ангел кроткий, ангел мирный,
Сокрытый в светлости порфирной,
С небес ниспослан скиптр носить!
Там можно пошептать в беседах
И, казни не боясь, в обедах
За здравие царей не пить».

Мне, прадед, это незнакомо,
Мне Бродский ближе, жаль, но факт,
Что представитель Совнаркома
Мой родич, мой скелет, мой шкаф,
Что Хлестаков был мой мессия,
Село тифлис – был мой Россия,
Что хачапури, что шашлык —
Был мой еда, что страх полночный
Мой изгоняет Бог восточный,
Что мой Руми – и тот – таджик!

Я – буратин – Руси великой.
Брысь, – каркнул горец, – Русь, изыдь!
И стал, куда там львице дикой,
В куски нас драть, кровь залпом пить.

Треск позвонков я слышу шейных,
Ржач деревянных Франкенштейнов —
Все длинноносы от вранья,
Все роют грунт перед тираном,
Великим в зверстве Тамерланом,
Ну не козлы ль они?! А я?

Козлы… ох, славь, Державин, Бога,
Который брани усмирил;
Который сира и убога
Покрыл, одел и накормил;
Который оком лучезарным
Шутам, трусам, неблагодарным
Козлам, как все, как я козёл,
Даёт печальное прозренье
И грустное стихотворенье
О мести горца, что был зол.

В тени Андреевского флага —
Мартышка с кличкой «Россиян»,
Знай, ты – кавказец, бедолага,
Брат-буратино из славян.
Тикай, советский брат несчастный
В постгитлеровский рай прекрасный:
Там торжествует Божество!
Там старость по миру не бродит,
Заслуга хлеб себе находит,
Там месть не гонит никого,

Не за пощёчину придурку,
Шпиону, пендель-топтуну,
Там комсомольца или урку
За кровь людей ведут в тюрьму,
Что ж мы-то? Луковое горе!
Не инородцы, чай, из Гори
На что нам кровной мести бред?!?
Нехорошо, что нет царя,
Нехорошо, что нет России,
Нехорошо, где Бога нет,

Жаль, что мертвее быть не может,
Жаль, что чернее не бывать,
Жаль, что никто нам не поможет,
Что нам не стоит помогать!..

Вот этой самою цитатой
Обласкан прошлый век – двадцатый.
Что скажешь? Справедливо. Мрак!
Но, дорогие россияне,
Забыть о йеху, обезьяне,
И выжить – не дал нам дурак.
Сейчас, хоть Бог нам дал свободу
В чужие области скакать,
Позволил своему народу
Сребра и золота искать;
Всем призрак Горца страсть мешает:
В пустых карманах лапой шарит
Гэбня, поймавшая момент.
Есть у советских вера в чёрта,
Так заповедал Держиморда,
Рога спилив, руль крутит мент.

Поп Хлестаков был горским шутом,
Знал спину розгам заголять,
Сейчас он стал бы парашютом,
Клинком, борьбой нас изумлять.
Я б – не ходил на клоунаду,
Чаёвничать с ЧеКа не сяду:
Советский дух у них в пиру.
Да, прадед, сам я был советским,
Сам, сам я пах душком мертвецким…
Был. Обрусел, и – не умру.

На этом к вам письмо кончаю.
Простите, если затянул,
Ведь я через строфу причалю…
А смысл был краток: «Караул»!
Вы, пращур, там – поближе к Богу,
Так поднимите же тревогу,
И заступитесь там за нас,
Пусть крылья птицам Бог расправит,
Пусть отравителей отравит,
Прощайте, пращур, в добрый час.

Я над пожарищем кустарник,
Бодрюсь я в дымке голубой,
Как Пушкина брадатый карлик
Над богатырской головой,

Как роща на ветрах скрипела!
Какой истошный птичий звон…
И вот, что сделаешь? – Сгорела.
Теперь над гарью жив лишь Он —

Я, Слава Ладогин, подлесок.
А лес-хоть вырастет? Бог весть.
Хотел бы я судьбу прочесть…
Свищи среди небесных фресок!

…У лукоморья дуб зелёный.

Трудом брось докучать душе,
И отравлять свой жар – терпеньем,

Спасенье не в мечте, ниже́
В усердье рук, спасусь я – пеньем.

Простая вещь – запеть вот так,
Как всё поёт: ведь слышишь? чуешь?

Зачем чуть свет не утренюешь
Апрелю? Года мягкий знак,

Апрель к нам близок! – разделенье
Весны на слоги, года на

Два полуяблока. Красна —
Пой, не пытай, – весна, терпенье!

Я на озеро мальчонка, шкет, похаживал,
На ершовую ушицу налавливал.
На кукан затем нанижешь их заживо,
В кипятке крутом уваришь их набело,
Плюс картошка, да плюс перца горошины,
Плюс лаврушка, плюс крупы ложка гречневой —
Ничего такого вроде хорошего.
Вкус запомнился, хоть помнить там нечего.

Ради ль этого с утра по туману я
Выходил с жестянкой ржавой, с ореховой
Длинной удочкой, сквозь травы лохматые,
Бороздой, в росе пробитой телегою.
С бледным озером обнявшись как будто бы,
Наклонившись к кромке неба белёсого,
И какою-то мечтой грезя смутною,
Я свистел в знобящем воздухе лёсою.

Нет, не ради, не для пресного варева
Я студил босые ноги водицею
И разглядывал в упор утра зарево
До слезы, до слепоты под ресницею,
Да гусинку наблюдал неподвижную,
Что качалась меж листов белой лилии,
Будто ей вверял судьбу свою личную —
Поплавку-пустышке – жизнь свою милую.

Не клевало. И губою не трогало,
И в мозгу возникло царство подводное,
Где налимы ходят рядом и около,
Где плотва сверкнёт, увы, не голодная…
Мой червяк в воде прокис, не шевелится,
Ну кому такая дрянь соблазнительна?
И в удачу больше сердцу не верится.
Вдруг – поклёвка, и – пошло!.. Как извилисто,

Покрупней добыча тянется-тянется,
По осоке острой прыгает блёстками…
Вот от этого и привкус останется,
Ёршик, перчик, поплавок под берёзками.

Два зерна мы – две мы капли,
Спим… сплю… спишь. Летим
Из высот, чьи облака пле-
скают в бездну дым.

Ниже звёзд – запашка: туча
В ясной вышине,
Дождь под ней, над пашней – луч на
Пламенном коне.