Вячеслав Ладогин - Спички

Над чашкой пар, на липах облака,
Кивнул кустарник, ждёт в ответ кивка,
У птицы в клюве закипает щебет,
Бомж-Время ход вещей из хлеба лепит.

Сирень парит, и пахнет, отцветая
За липой и забором впереди.

И вазочка с вареньем посреди
Судьбы моей блистает золотая.

Когда веду я речь про Ленинград,
Не забывай, я говорю о яде.
Полдня вливался в твою вену яд
В День снятия блокады в Ленинграде.

Гнилой мне в вену Невский скрозь иглу
Адмиралтейскую вонзался позолотой.
Гнилая – в голень башня на углу
Пяти углов, и вена та сродни воротам
Московским, Нарвским, аркой гниль пила.
Блокадой, горькой костью кровь воняла
В час тот, как ядовитая игла

Отравой тебе рак искореняла,
Мне, взору моему являлись сквозь асфальт
Ладони скрюченных от голода, застывших
В агонии, мне думалось о тыщах,
Чьё издыханье – медицинский факт,

Чьё людоедство излечила сытость,
Чью смерть не зачеркнёшь, хоть все мы тресни,
Шёл по Владимирскому я сквозь сырость,
Так новый день пришёл твоей болезни,
Кусанья губ с надеждою на милость.

Я бродил в Эрмитаже с приятелем, там, где в часах
Под звон музыкальный выходят фигурки смешные,
Приятель, на них посмотрев, не сказал «ахахах»,
– Слав, знаешь, – спросил он меня, – про барокко в России?

Хрупка наша жизнь – элементы барочной картины,
Мы будем заменены в лёгкую, вот, Слав, тоска-то,
А может, и радость… час пробил: сократы – кретины,
Шаляпина бас грозовой – разновидность дисканта.
Не любишь барокко, я сам не люблю. Что ж… барокко
До нас дела нет – мы его элементы, не боле,
Всего лишь мы – пена. Раскинулось море широко,
И где ты в нём вычленишь все растворённые соли?

Мой пивом торгующий друг поспешал на девятке —
Металлик, новяк. Между Серпуховым и Москвою
Шарахнулись в рефрижератор серьёзно ребятки,
И Женька рассказывает: « Крышу над головою
Салона снесло нах какой-то железною штукой,
И я понимаю, должно было головы срезать,
Я вылез, спокоен, прикуривать стал, пальцы, сука,
Дрожат, не прикуришь. Я жив или мёртв? Вайсе верса…

Вдруг: «Есть закурить?» – раздаётся – солдатик с косою
Ко мне подошёл и стоит у меня за спиною.
…………………………………………………………………………….
…………………………………………………………………………….

Я так понимаю: косил на армейскую лошадь,
Козу там, корову, и, видимо, было жестоко
Послать его знаешь куда… но ведь психика тоже…
Хотя» …
повторяю, мы все элементы барокко, —

Закончил приятель. – Гм-м. Что я завёлся о Женьке?
Часы всё равно эти стоят немалые деньги.

На льду, что корова, танцуя…
Бормочет, пыхтит про весну на ходу,
Безумствует Гамлет: увидел во льду
Мать-мачехи прядь золотую, —

Болван-Фортинбрас собирает полки.
Дрянные кропает Лаэрт стихи.
Горацио звёзды торопит;
Да топит в абсенте Гертруда грехи,
Да девство Офелия топит.

Ты руку без тёплой перчатки простёр,
Но Клавдий не верует в чудо,
Солдатикам времени худо;
В густом бессезонье висит Эльсинор.

Стеная о прожитом лете,
Коричнево-серый взлетает журавль.
Весенних ища междометий,
Ты, Гамлет, натужно пыхтишь, но ты прав:

Повсюду апрель,
Несмотря на сезон
Такой, что с карниза – сосулька.
Не заметил апреля гордец Аронзон,
В его черепе звякнула пулька.

Непопулярность – сорт ловушки, принц,
Я б так сказал принц Чарльзу, Кать… за детку
За Ди… слышь… килт порвут за клеткой клетку
Болельщиц зубы – лютых кобылиц.
Подсели куклы на газетный шприц,
Сказал бы я принц Чарльзу, – на таблетку.
Где ж, сэры, плети? – что внушали предку
Плебея: «Проще стань да ляг ты ниц».
М-да-с… палку б!.. гнать бы «барби» до Коциту,
Кнут бы, «и всё былое ожило б,
В отжившем сердце», кабы дать… э-э… в лоб.
Что противопоставишь плебисциту,
В особенности, аглицку и сыту?
Не схватишь камарилью под уздцы ту!

В конце большой войны не на живот,
Когда что было, жарили без сала,
Сэр… Нобель видел мальчиком, как Сара
Леандр, прежде, чем, э-э… эшафот,
Пажа в кровянке чуть не лобызала,
Вишь… ишь как… шведка тронула. И вот
Курок поставлен был щелчком на взвод.
Сын кинозала стал жильцом вокзала,
А киноленту спрятал… э-э… в кивот.
Мда-с… ведь мертво там было, как во гробе.
И вот он пьяный, вечером в Европе.
Совсем один средь шепчущих планет,
А наш «Спартак» сожгли. Нет, не по злобе,
Но пол-России больше нет.

А я свой путь пройдя до середины,
Я – статуй навидался, как назло:
Плешь Горбачёва, Ельцина седины,
Два нефтедятла на одно мурло…
Все мраморные римские кретины,
У Лукоморья дуб, а в нём дупло,
И это зуб мой. Больно. Тяжело,
А в сердце Летний сад, там пруд без тины,
Там леда баратынска шею гнёт,
Там декабрист Чернов свергает гнёт.
Туман, белеет парус в Териоки,
Тень лыжника на токсовских снегах.
Три грации танцуют волооки
С балетным свистом в мраморных ногах.

Катюша! Ты ж, которую я, позже,
Чем жизнь прошла, возвёл на пьедестал,
Не англичанка. Кто бы с ними стал?
Уж мне б закваску, право, ну их, дрожжи.
Любовь-любовь… кровища, кнут да вожжи.
То ножкой ножку бьёт, то быстрый стан…
То ты в бутылку лезь, то вон из кожи,
То в сердце мёд, то в голосе металл.
Какой, какой там Игорь Северянин…
Какой там макинтош, что ланолет!
Влюблённых я по праву, как поэт,
Сравнил бы с опупевшими курями.
О, Небо! Страсти я видал в гробу.
Кудахтанье в раздувшемся зобу.