Вячеслав Ладогин - Спички

Я… а Шекспира – хлебом не корми,
Дай поиграть сердцами, дай – людьми.
Гертруда, Мэри Стюарт, леди Ди…
Ход королевских хроник нескончаем.
Снимает смерть принцесс, как бигуди
С кудряшек. Мной их след не различаем.
Морозна пыль, кричат: «пади, пади»,
Всё пронеслось. Таксист болтлив за чаем.
А счастье, Катя, в чём? Прижать к груди.
А счастье, Катя, в чём? Отдаться чарам.
Спеть трио, как Мишель Тариверди,
Цветаева и Брыльска: «Бла-славляем».

Люблю тебя. Поступок мой отчаян,
А ты, могила, жди и не трынди.

Люблю тебя, вы не как все: не шлюха,
Не леди… «отдана» тебе = «верна»,
Как жёнку Пушкин… вот моя война.
Что ж, что погиб поэт: не всем непруха.
Любезней мне, чем даже тишина,
Твой голос, изумительный для слуха
За то, что он не посылает на,
За то, что он не требует: «а ну-ка»…
Не дай мне Бог, полюбит вас другой,
Да оглушит рифмованной пургой —
Не дай вам Бог, как я – с ума сойдёте.
Что до меня, то я, по счастью, влип
До дня, покуда сердце на работе,
Покуда взор не снял последний клип.

Пока не любишь, ищешь идеал,
Сев у реки времён, глядишь на воду,
Историю тасуешь, как колоду.
Вдруг, сидя, понимаешь, что устал
Вот так сидеть. Москва полна народу,
На Пасху в храме каждом «Суперстар»,
Максим Амелин сочиняет оду
Андрею Боголюбскому. Удал
Да мал, в качелях дева: в тучку – вжик!
Из тучки – вжик! К пюпитру стал Светланов,
И – айне кляйне в смокинге мужик —
Идёт Моцарт, пьянее фортепьянов.
Тверской бульвар. Никитские врата.
У воробья сюитка изо рта.

Как жить? Себя представлю эмигрантом,
Приехавшим на родину пожить:
Ох, батюшки, как времячко бежить, —
Сказала бы старушка мне дискантом.
– Чирик, – сказал бы воробей, – фьюить, —
Синица б свистнула, – каким вы… франтом!
А в Новый год внимал бы я курантам
И пробовал бы после них блажить,
И тут бы встретил вас, во всю бы прыть
Вы шли бы, например, с красивым бантом.
Где закусь, я забыл бы, где стакан там,
Ах, ожили б тогда моей души
Терновники. – Жаль, время свет тушить,
Изрек бы аз, да выругался б мантом.

Опричнина. Бей земских. Лей кровя,
И где была икона – тень тирана.
Не так цари кончины несказанно
Боятся, как могильного червя.
Политика вся – после, страх сперва.
Как пролил кровь – минут на пять нирвана.
Катись очередная голова,
Подёргивайтесь ноги бездыханно.
Как жить? Взять куш на опии, и – в Канны,
Там – женихом принцессы стать Дианы,
Решить, что всё на свете трын-трава,
Любить, жить, посещать чужие страны,
Воспоминаньям зря не предаваться,
И умереть от вспышки папарацци?

Апрельский вечер шепчет… Сел с Менадой.
Увы, не поднимающею лба.
Куда не эмигрируй, там труба
Архангельской встречает серенадой.
Орёл – невольник всякого герба.
«Ушла гулять», – начертано помадой
На дымном зеркале, – «Приду, порадуй
Хоть чем-нибудь. Привет. Твоя судьба».
Не тратить время на бега, а жить,
Как это чудно! Надо научиться!
Любить красавицу, а не жар-птицу
Приятней, нежли поступать в пажи
Трагичные, собаку съесть на этом,
И Босуэлом быть, и Альфайедом.

Топор ли, яд ли, автокатастрофа,
Принц Чарльз всегда убьёт и победит.
Один из двух врагов всегда бандит.
Чпок! Ди мертва, и это не Голгофа.
Казнь любящих – обыденный редиф,
(То бишь словцо, что украшает строфы,
И повторяется): «Власть», «Страсть», «Любовь», а
За строем блюд житейских гроб смердит.
Шекспир сказал, мол, отдаём кредит
Мы, душу выплеснув в жерло из штофа.
Никто не прокричал «Диди, атас!»
В тот час, когда башмак давил на газ,
И «мамкнуть» Ди с испугу не успела.
Дальнейшее словесность. Наше дело.

Кто делает Историю? – Врали.
Стишата? – Те же бантики, вид сбоку.
Врёт пишущий в горящем доме хокку.
Врёт о покое. Брешет о любви,
А сам в крови. Мечты с ума свели:
Тьма низких, мол, де, истин, что в ней проку.
В мечтах такой Иисус стал сниться Блоку,
И венчик стал такой, что ай люли.
Любви страшились больше топора,
И оттого-то гибли фраера.
Мне ж лень свистеть о том, что смерти нет,
Лень слово «там» оправить в многоточья.
Мне хорошо, где музыка планет,
Гречишный цвет, и бестолочь сорочья.

Мне хорошо, где – ты, и я не стану
Простую суть свою приукрашать.
Мне радостно, как в клевере барану
Бродить, пыльцой июльскою дышать.
Насквозь лучи небес меня крушат,
Мне, понимаешь, всё елей на рану.
Кукушки судьбы якобы вершать,
Пусть…
осы сплетничают про Диану,
Пусть…
осам полюбить не довелось,
Так что им остаётся, кроме сплетен?
А что ж мишурный царь? Вложить всё зло-с
В издёвку: «Ты богат, я очень беден»?
Всё Пушкин написал про «Тощ и бледен»,
А Гоголь про мундир, в котором – Нос.

Любовь гораздо меньше неба, ибо,
Как ни крути, небесный дар она,
Род облака пернатого. Род сна.
Дубрава. Света солнечного глыба.
Пастушка ножки вскинула, верна
Обычаю пастушек. Шмель, и липа,
Июнь, и лень, синичий звук верлибра,
Бор, клевер, Боже мой, моя жена.
Любовь сильней разлуки, но, увы,
Короче несколько она разлуки.
Сочти разлукой всё, что было «до»,
Потом – Любовь, она с тех пор, как «вы»,
Как ты – мой одуванчик на разрухе,
Над водопадом ласточки гнездо.

Я заговариваюсь… бросив тему,
Как мой учитель Рейн на пикнике.
А тема проще репы: теорему
Я доказать спешу «на пол-пинке»:
Любви желаешь ты? – так диадему
Не тронь, любовь ядрёней налегке.
Жаль, что учить принцесс – горох об стену.
Жаль, жизнь на волоске. Дом на песке.
И ты, душа, приклеенная к телу,
Жаль, не голубка в бережной руке.
А то бы, верно, посрамлён был демон
Гордыни царской, взвыл бы в тупике.
Мечта царицей быть чужих сердец,
Раз трон не светит, вот вам рифма «здец»!