Лариса Зубакова - Красные виноградники

Ненавидеть – это всё же помнить.
Разлюбил – как вовсе не любил.
Как ладонь в кулак, сжимает площадь
переулки, улицы, мосты,

перекрёстки, вывески, бульвары,
подворотен матерный язык.
Поворот.
Ещё.
И панорама:
хоть упрись.
Ну что ж, упрись.
Тупик.

Дорога вся на виражах.
Мчим, не снижая оборотов.
С тех пор, как взрыв большой потряс,
меридианы и широты

сменяются.
Калейдоскоп —
пейзаж непрожитых событий —
всё позади. И – разворот…
Скрип тормозов. Души обитель

земная. Времени песок,
а маревом туманным – дали
нам перескажут назубок
прошедшее через воспоминанье

бесповоротное житьё,
что так стремилось сбыться явью.
Зачем, избрав небытиё,
решился этот мир оставить?

И тогда телефонный звонок
захлебнулся по горло в крови.
Будь вовек же, как перст, одинок
на высоком и светлом пути.

Этот путь, этот крест, этот ад
предначертан введеньем во Храм.
…Гефсиманский раскинулся сад…
Этот путь был спасительный дан.

То есть выбор совсем не стоял
меж Голгофой и праздной мечтой.
Человеческой болью страдал,
в смертных муках рождался Господь.

Только выбора муки не знал.
Потому как, всегда одинок,
Божьим Сыном Он вряд ли бы стал,
если б выбрать свой путь себе смог.

Предначертанный ясен твой путь.
Будь вовек же и прям, и высок,
чтоб не жгло от отчаянья грудь,
как калёным железом лицо.

Так расстаются с нелюбимыми:
ни в крик; ни «Лучше б умереть!»;
ни памятью, короткой, длинной ли,
в ночах бессонных сердце жечь.

И встречей, более случайною,
чем преднамеренной, войдёшь,
минуя боль, тоску, отчаянье,
в воспоминаний нудный дождь,

рождённый сыростью осеннею
неразгоревшихся надежд.
А свет, ленивый и рассеянный,
скупой, мглой поглощённый свет

не выхватит из утра майского
ни сожалений, ни обид.
И сердце тупо и надсадно
скорее ноет, чем болит.

…Так расстаются с нелюбимыми.

Розы памяти – чёрные розы.
Всё сгорело.
Потушен пожар.
Отшумели метели и грозы —
не забыть, не вернуться назад.

Обернулась душа птахой малою
и всё билась и билась в окно —
о, впусти! Только кто-то не выглянул
и не принял в ладони её.

Оттого ли, что грузное, бренное
тело скрыло пространство.
В полёт
слишком хрупкая, неумелая
не смогла взять с собой душа плоть.

А теперь – да покоится в прахе.
а душа – да отыщет приют.
Только где он? На небе ли, в памяти —
где её, бесприютную, ждут?

Всё спокойно.
Душа – птица робкая,
то усядется вновь, то взлетит.
Память-горесть стереть не торопится
взгляд, движение, голос.
В миг

всё спрессовано.
Станет ли Вечностью
иль в пожаре бессчётных обид
жизни круг – череда бесконечная —
память синим пожаром сгорит?

Мой странный принц, моя юдоль земная, —
любовь и боль. От страждущих небес
прольётся свет. Но туча грозовая
пульсирует на грани тьмы. Каких чудес

ждала душа и жаждала упиться
одной лишь радостью. Но горек чёрствый хлеб
трудов и дней. Знать, легкокрылой птицей
взмывать непросто. За решёткой лет

томится, ожидая воли, птица,
а выпусти – вмиг улетит. Куда?
Туда, где бренность жизни не коснётся
высоких сфер иного бытия.

На пустынном океанском берегу
трубили ветры в раковину морей
и зарубцовывались раны на телах атлантов.
Их прижигали небо, солнце, ветер и песок.

В солёных брызгах клочья пены висли.
За горизонтом проступали дали,
и океан свои объятья раскрывал
для всех бродяг морей.

Чёрные розы печали;
алые розы любви.
Жизнь – это просто качели,
балансировка. Во дни

мрачные и золотые
помни, что счастье – игра,
случай, упущенный нами,
свыше подстроенный фарс.

Как будто бы и не было тех встреч…
В предчувствии непостижимой тайны
заплачет смертный о былом едва ли.
Но остаётся злую боль стеречь

холодное сияние луны.
Так женщина, тоскуя о любимом,
глядит в до непонятного пустые
бессонной ночи жуткие зрачки.

Память строга.
И года не щадят
издалека долетающей вести.
В августе ночи летят, как созвездья.
Как в вихре вальса, кружит голова —

что без тебя?
Просто следует жить:
утра встречать, в пекле дня растворяться.
Каждой весной безнадёжно влюбляться;
в каждую зиму безверьем грешить —

что оттого?
Если будет другой:
лучший, красивый, придуманно-нежный, —
месяц январь будет звёздным и снежным,
месяц июль – медово-густой —

что из того?
Время долго молчит.
Кто же поверит судьбы предсказанью?
…не утомляя себя ожиданьем,
долго и счастливо – следует жить.

И тернии восстали на пути…
Израненные, в каплях алой крови
душа и плоть.
Вот он, удел.
Лишь остаётся влить
судьбу и время в трепетные строки.
Избитый, мудр во все века ответ:
– Таков твой путь, поэт.

Июльские душные стелются ночи.
Далёких зарниц электрический треск…
Представший пред светлые звёздные очи,
узревший провалы мучительных бездн,

глотнувший межзвёздной неласковой пыли,
не выдержав взгляда их, ниц упадёт
в сухие объятия жаркой полыни,
горчайшую тишь полнолунья глотнёт.

На каменной древней скрижали
проступят минувшие дни…
…Прибавится к слову печали
безмерное слово любви…

Какое стеченье событий!
Какое сплетенье веков!
Царь Ирод в бездумном величьи
раздул под эпохой костёр.

Нескоро на том пепелище
пробьётся трава зелена.
…Усталые странников лица,
котомки да капли со лба…

Едва проступает по краю
лазоревый окоём,
откуда грядущею славой
доносится мощный аккорд.