Михаил Мазель - Штрихами по воде наискосок

Деревья, как люди, соединяют Землю и Небо.
Вернее люди как деревья.
А я не знаю: верю я им или не верю.
Я снова ищу двери.
Сколько можно.
Я поместил отдельные – на обложку,
Причём не одной книжки.
Деревья подвергли стрижке.
Чтобы не пропороли?
А я вспоминаю пароли, теряя проходы.

Деревья восходят из камня.
Они ветвятся, как память.
Их окружают здания,
а я поражаюсь незнанию,
и жалость вплетается в выдох.
Пейзаж становится видом.
Я мог бы заделаться гидом.
И был бы последним я гадом,
когда бы я принял…
Не надо!

* * *

А кто-то идёт по карнизу.
Его не увидим мы снизу.
И ложь, что умеет летать он.
А камни… Неужто питательны?
Но люди растут, как деревья,
мужая, мудрея, старея,
из камня, из неба, из слова
(порою даже из злого).

Отдельные личности к небу
растут, разрушая поребрик.
Иные врастают и в землю…
И этому тоже я внемлю.
Но вид оживает пейзажем.
Ау, кто сегодня на страже?..

У меня на грязных пальцах десять розовых ногтей.
Оттереть их не пытайтесь… Мало вам других затей?
Ведь не так я много лазил, экая для вас беда.
И совсем я не чумазый: неумытый. Да,.. так да.

И пускай пока на свете я прожил всего пять лет.
Попрекать нечестно этим… и количеством котлет.
Я всегда успею взрослым сделаться: таким, как вы.
Стать им, право, очень просто
в этих зарослях травы.

Мама, папа, дяди, тети разлеглись, напудрив нос.
Их нисколько не заботит
каверзный, как Мир, вопрос.
И совсем с них не убудет, не преодолеть запрет.
Невдомёк всем этим людям то, что я храню секрет.

У меня на каждом пальце десять песенок живут.
Если очень постараться, выбор будет пресловут .
Я ношусь быстрее ветра, солнцу подставляя нос.
Взрослым я шепчу: – Не верьте,
что ещё я не подрос.

У меня на каждом пальце десять солнечных лучей.
Знаю я секреты счастья. Знаю я, что мир ничей.
Я сыграю серенаду искоркам на шкурке трав.
Я промчусь быстрей торнадо, ничего не поломав.

А секрет мой проще репки и рыжей моих кудрей.
Он висит на ржавой скрепке…
Если хочешь – мне не верь.
Только каждым божьим утром
он подмигивает вновь
солнышком смешным и мудрым,
приподнявшим в небе бровь.

Я не врун и не обманщик.
Не пускаю я туманы.
Я – весёлый балаганщик,
наполняющий карманы
уймой гаек и стекляшек
и неясных безделушек.
Я в душе бездонный ящик.
Я ещё умею слушать.
Вы не верьте. Вы ругайте.
Обвиняёте в пустобрёхстве.
Вы другого настругайте.
Вы с собой ищите сходство.
Я смеяться буду, с грустью,
выдаваемой глазами.
Только пальцы тихо хрустнут.
Кто я?.. Догадайтесь сами.

Нет – совсем не Буратино.
Просто вечный мальчик Миша.
Нарисована картина.
Балаганчик. Кто-то вышел.
Только света луч прорезал
черноту диагонально.
Словно ниткой, тонким срезом
к небу тянутся желанья.
Чувство выпало из сотни,
слово выпало из тысяч,
словно тень у подворотни
я его пытаюсь высечь.
Вертит рукоять шарманщик.
Песня плачет и шаманит…
Я не врун. И не обманщик.
Шут, танцующий в тумане.

– I —
Моя муза носит очки
(незначительный минус)
и длинные волосы.
А я, признаюсь вам, – сдвинулся.
Я почти умираю
от её голоса.
Она
невысокого роста
и худощавая.
Она лучше всех готовит
щи из щавеля.
Свою собаку она
называет Авелем.
И это правильно,
что она
считает меня сумасшедшим…
Привет всем подошедшим.
* * *
Мою музу зовут Алёна.
Она живёт в центральном районе
нашего города.
А я
отпустил бороду.
Небольшую.
Уже лет как пятнадцать.
И я рад стараться
уколоть при случае
в щечку.
Я всякий раз ищу щёлочку
в её серьёзности.
(Есть у меня и другие особенности.
Улыбка… и отсутствие собранности).

* * *
Иногда мне почти удаётся…
Но всегда остаётся
поле
для новых попыток.
И это совсем не пытка.
Кстати
и Алёна не жалеет напитка
своего поцелуя,
хотя не часто бал у ет…
и это правильно.
Ведь поцелуи – отравлены
моей нерешительностью.

Отчасти она простительна.
Но…
длительность ожидания становится ощутимей.
Как ветер.

* * *
Алёна без сомнения светит
(в университете, и на работе).
И её совсем не заботит такая солнечность,
как и соло на флейте,
к ужину…
Она просто простужена.
А я как будто контуженный:
сперва с рождения, а потом и ею.
Я, по правде сказать, шизею .
И не от взгляда и вздоха —
от шороха.
От бровей над очками.
И всполохи
затмевают и взгляд, и сознание,
и так уже мающееся скачками,
что прибавляется к моим странностям
в вечернем свете.
(Спрашивается – куда же больше,
А всё туда же).
Я припрячу, пожалуй, пряности.
Я обожаю щавель, и не переношу
петрушку и спаржу…

– II —
Я спрятал Алёнины очки, и она
идёт и щурится.
Ей кажется,
что на неё смотрит вся улица.
Улица,
может, и смотрит.
Что мне она.
Мне она
не видна,
хотя зрение было нормальным.
Улица ведь
нереальна,
когда на ней…
Ясное дело, что видней
мне кусок за Алёной.
Всё остальное – покрыто плёнкой
ненужности
и… уже известной контуженности
вашего покорного брата.

Подтягивайтесь, ребята.

* * *

Я уже не боюсь
класть ладони на талию,
одновременно болтая
(чего не делал до этого).
Я осмелел числа третьего
(тому назад).
И, по правде сказать,
я рад.
Мне – осталось немного:
Показать свои стихи
и фотографии,
подробнее
рассказать биографию.
Пойти со временем в ногу.
Не пытаться преодолевать это жжение.
И…
Сделать Алёне предложение.

* * *

Спасибо, Господи, что нету предела
мурашкам на моём теле,
поломкам в моей разумности,
зачаткам моей необузданности,
за то, что в сознании идут скачки…

* * *

Алёна отыскала очки.

Я – поправил её чёлку,
чем и расширил щёлку
собственной смелости.

Расширил…

Не от этого ли так сводит челюсти.
И откуда
такая смешинка?

Мимо промчалась машина.

Так странно,
что я её заметил.