Михаил Мазель - Штрихами по воде наискосок

Перед Зиной неловко, хотя
я заплатил на год вперёд.

Тише!…
Она встаёт.

I
Уходит в снег Сергей Савельев.
Размерены его шаги.
Навстречу, будто птичьи перья,
слетает с фонарей неверье
и тени поднятой ноги
бросаются назад.
Б-г в помощь.

На улицы пролилась полночь.

Она свои выводит па,
почти плюя на снегопад,
но и не ею мир заполнен,
а чувствами…

Добро и зло,
как вдох и выдох,
пьются залпом.

Светло.

Савельев снова запил?
Нет.
Лишь на вид всё так и есть.
Сергей пытается прочесть
послание промеж снежинок,
и он уже не одинок.
Пусть не дверной —
звенит звонок
случайного, как смех, трамвая:
ты в снегопаде не зевай.
Не слушай шепот: – Наливай.

Не охнешь, как во тьму сметут:
распорота небес перина.

Сергей Савельев «дома» тут
среди снежинок, иже с ними.

II
Не наложить на душу вето,
на устремления её
(Сергей Савельев ведь не пьёт).
Сергей идёт из магазина,
уже который час идёт,
Он в снегопадах чуда ждёт
зимою этой.
Разве странно?
Сергей не ходит в ресторан,
Сергей не пьёт (сказали вам),
Сергей грустит. Да… есть причина.
Давай о чувствах ни, ни, ни…
Сергей, какие наши дни?
Ты в снегопаде только счастлив?

Банально…
и об этом и речь:
сквозь эту взвесь ты можешь течь,
и впитывать с надеждой силу,
и стать уверенным опять.
В сей толчее не надо спать
и видеть прошлое и плакать…
В ней всяк становится сильней:

полезны (в меру) снега злаки.

III
Пусть снегопады безупречны
…бредя, тоску не бередить,
и, уходя, не уходить,
лишь двигаться…
чему навстречу?

Сергей уходит.

От себя?
Ботинками едва скрипя,
скрепя печати на печалях,
отчаянье отбросив прочь.
Его поддерживает ночь.
Сергей уходит твёрдым шагом.
Нет, не уходит: он бежит,
и то не снег уже лежит,
а просто белая бумага.
Жизнь начинается с нуля.
Пятном фасад универмага
скользит на фоне февраля.

Всё это, право, лишь детали.
Как, впрочем, копья фонарей.
Сергей идёт к себе.

Согрей…
Оттаять дай ему
сейчас.

Вы знаете, который час?

1
Две модели.
Одна с бритым лобком,
другая с волосатым…
Остановился.
К полотнам боком.
Курсантом.
Такой пехотинец морской…
Без беретки.

Одна брюнетка.
А вторая – блондинка.
Курсант – посерединке:
крошечка такая Хаврошечка.
В чьё бы ухо влезть…
(Или не в ухо?
Молчу – молчу)
Становлюсь Винни-Духом
(Рабом бутылки).
В голове, увы, не опилки,
а ожидание.
Сам себе загадал три желания.
Загадывать их дело не хитрое,
а выставка аж до пяти открытая,
и я – только в начале.
Курсант, говоришь?
Укачает…

2
Две модели.
Одна белая, как мрамор.
Другая – бронзовая.

Курсант не выходит из образа
поэта,
который замер
пред лирикой
чьих-то камер…
он прячет мужское начало,
я – факт, что меня укачало,
и поиском рифм прикрываюсь…
Я каюсь, что не притворяюсь.

Всю жизнь воспевал откровенность.
Иною пленился в мгновение.
Два полюса: белый и смуглый
загнали фактически в Google
души моей… в дикую прерию
забытого в прошлом неверия.

По лезвию бритвы меж ними,
по грани… бреду глупым мимом.
Но бритва пока что не ранит,
и это приятно и странно.

3
Два ангела.
Две статуэтки.
Попали в меня очень метко…
Смеюсь:
неужели влюбился?
Гляди,
как в блокнот устремился.

И дело не в теле потрясном,
не в образах дивных и разных,
не в том, что я всё же мужчина.
Не в доводах и не в причинах.
Не в том, что влюбляться напрасно…

А в том, что есть в жизни прекрасное.

Она возникла из моей печали
на рубеже бессонницы и сна.
Я делал вид, что я не замечаю,
пытаясь скрыть, что я её узнал.

Я, млея, в сотый раз снимал пальтишко,
прижавшись к складкам платья на груди.
Я слишком долго ждал…
не смейтесь… слишком,..
чтоб шквалом чувств любовь разбередить.

Задумавшись, она смотрела мимо,
туда, где синева стекала с крыш.
И плыли, не спеша, минут налимы,
сбиваясь под меня, как под голыш.

Я смутно видел: люди на бульваре
налимов обходили стороной.
И не было ни звёзд, ни киновари
над снова перетянутой струной.

И в этом мире, до утра притихшем,
опять, как повторяющийся знак,
меня терзало серое пальтишко,
пришедшая из бездны новизна.

Как хорошо прозрачным утром
брести по скованной тропе,
морозу подставляя куртку,
как он, слегка оторопев.

Мир, замеревший на витрине,
ждёт появления тепла.
Деревья укрывает иней.
Тропа бела. Печаль светла.

Так славно, в каждый шаг вливаясь,
ловить… сперва полутона.
Потом созвучья. Будто сваи,
мир подпирает пелена.

И день, деталями рисуя,
проступит. Бледный позитив.
И всяк, кто замечать рискует,
не избежит сего пути.

Вся наша жизнь – недоуменье.
Один сплошной вопрос – «Зачем?!.»
Гармония – моё именье,
и вне его – я глух и нем.

Я – раб изысканного лоска,
тону туманом в щетках нив,
и делаюсь я отголоском,
и только в этом не ленив.

Мне оттого слышнее лето,
и осень явственно видней.
Я просыпаюсь из буклета,
и чувством остаюсь на дне.

За эту сладостную горечь
я вас прошу меня простить.
Вращенье неба не ускорив,
дождь продолжает моросить.

И это, право, очень просто,
проститься, снова возлюбя…
Тогда отвалится короста,
наивней делая тебя.

Примерно так рождаются стихи.
Возникнув белой цаплей из осоки,
покачиваясь плавно,
не спеша,
проходят кромкой,
незаметно слившись
с растаявшим штрихами отраженьем.

Примерно так.
Теченье непрестанно
уносит
ощущение «сейчас».
И эта цапля толика лишь,
часть
не паузы, не счастья, не покоя.
Не козырь, но придуманная масть:
обманный 25-й странный кадр.
Не в нём тобою найдена строка?..