Сборник - Ялос-2015

Как телок беспризорный ласкаясь к чужим матерям,
По просторам Отчизны как шарик воздушный порхая,
Что ищу так упрямо, как будто себя потерял —
За полжизни отсюда, в кварталах сгоревшего рая?!

И чужие проспекты меня провожают любя.
И чужие вокзалы встречают улыбкой радушной…
А вернусь – и в московском трамвае увижу себя —
На коленях у папы. И лопнет мой шарик воздушный.

Шумит весенний гам, и мир творится снова.
И снег сползает с крыш, как старое тряпьё.
А все-таки печаль – на дне всего земного,
И никуда, поверь, не деться от неё.

Живёшь ли целый век скучнее пса цепного
Иль вёрстами дорог судьба твоя пылит —
А всё-таки печаль на дне всего земного.
И тихий её свет в глазах твоих разлит.

Будь вошь ты или вождь, аскет иль Казанова,
Паши или пиши, молись иль зубоскаль, —
А всё-таки печаль на дне всего земного —
Прозрачная, как лёд нетающий, печаль.

И в этом бытия оскома и основа.
И да пребудет так в белёсой мгле веков —
Да светится печаль на дне всего земного,
Всех песен и легенд, и сказок, и стихов…

Ключи от Рая – у меня в кармане.
А двери нет – весь дом пошёл на слом.

Там наши тени в утреннем тумане
Пьют кофе за невидимым столом,
От общего ломая каравая.
Пузатый чайник фыркает, как конь,
И бабушка, по-прежнему живая,
Сметает крошки хлебные в ладонь.

Присохла к сердцу времени короста.
Но проскользну, минуя все посты, —
Туда, где всё незыблемо и просто,
Где нету страхов, кроме темноты.

Где пахнет в кухне мамиными щами,
Где все печали – мимолётный вздор,
Где населён нелепыми вещами
Таинственный, как джунгли, коридор.

Там детские прощаются огрехи,
А радость не приходит на бровях.
Там сахарные звонкие орехи
На ёлочных качаются ветвях.

Там сказки, словно птицы, к изголовью
Слетаются – любую выбирай!
Там дышит всё покоем и любовью —
Он так уютен, мой карманный рай!

И далеки жестокие годины,
Где будет он, как яблоко, разъят…

Земную жизнь пройдя до середины,
Я постоял – и повернул назад.

А я – я из времени семидесятых.
Наивных, развенчанных, в вечность не взятых.
С цитатами съездов, с «Берёзкой» и с БАМом,
Со складами по опозоренным храмам,
С борьбою за мир, со столовским компотом,
С Генсеком, кочующим по анекдотам,
Со Штирлицем, с очередями за пивом,
С народом, сплочённо-немым и счастливым.

А я – я из времени семидесятых.
С Эйнштейнами на инженерских зарплатах,
С «Ироньей судьбы», с «Белым Бимом», с Таганкой,
С Арбатом, не ставшим туристской приманкой,
С Тверской, не пестрящей валютной натурой,
С великой несдавшейся литературой.

Да, я из того, из «совкового» теста.
И нет мне в сегодняшнем времени места.
И пусть не тупей, не слабей, чем другие,
Оно не простит мне моей ностальгии,
Оно не простит моего ретроградства,
Соплей романтических нищего братства.
Оно не простит. И не надо прощенья.
Мне в столп соляной не грозит превращенье.
Пока ярок свет над помостом фанерным,
Пока мне «Надежду» поёт Анна Герман.

Талант – не дар, а банковская ссуда,
Годами возвращаемый кредит.
На фунт изюма горечи полпуда —
Господь за дозировками следит!

Ты думал, в рай попал – проветрись, парень.
Всевышний – не купчишка-филантроп.
Ты завербован им, а не одарен.
И жизнь положишь, расплатиться чтоб.

Забудь же все земные погремушки —
Ты лиру под расписку получил.
И с той минуты, братец, ты на мушке —
У Неба, не у рыночных жучил.

Но, сознавая, что из жизни выпал,
Что перекрыт надёжно путь наверх,
Себе признайся честно: был же выбор,
Хоть ты его с презрением отверг.

Ты мог бы в кабаках сорить деньгами
И нежиться в барханах женских тел.
Ты мог бы быть – с твоими-то мозгами —
Покруче многих, если б захотел!

Вольно ж тебе, над рифмами шаманя,
В услужливые веря чудеса,
Сидеть на кухне с фигою в кармане,
С оплаченной путёвкой в небеса!

Бьют часы петушиным крылом.
Время кошек, бродяг и влюблённых.
Старый дворник, взмахнув помелом,
Исчезает в чернеющих кронах!

Ты пришла, ты стоишь у стола.
Треплет платье сиреневый ветер.
Кто придумал, что ты умерла?
Мы бессмертны, как боги и дети!

И, о счастье бесстыдно трубя,
Мы летим над уснувшим кварталом!..
Ты прости, что я стал без тебя
Поседевшим, больным и усталым.

Видишь соты еврейских дворов,
Где я рос, быстроглаз и неловок,
Видишь в небе счастливых коров,
Что парят легче божьих коровок?!

Видишь, лошадь, Пегасам под стать,
С надоевшею твердью рассталась?..
Это я научил их летать.
Только мне без тебя не леталось.

Сколько музыки, света, огня!
Мир луною увенчан, как митрой.
И пускай будет плакать родня —
Там, в квартире с забытой палитрой.

Я целую тебя – на весу,
Унося к райским кущам и чащам.
Только туфельку, словно слезу,
Ты обронишь над городом спящим.

Меж сосен, как между свечей,
Зажжённых медленным закатом,
Он уходил – уже ничей,
Не подотчётный супостатам.

В мерцающую синеву
Он уходил, прямой и строгий,
Бессмертные роняя строки,
Как парк – последнюю листву.

Здесь было всё его – ручьи,
Дома, овраги, перелески…
Всё – до полета занавески,
До вздоха гаснущей свечи!

Он выправлял им голоса.
С каким младенческим упрямством
Он дирижировал пространством,
В себя влюбляя небеса!

Беспечный, как античный бог,
Печальный, как пророк библейский,
Прошедший как по тонкой леске
Сквозь жёрла варварских эпох,

Отшельник в собственной стране,
Он уходил, во тьму врастая.
И строк осиротевших стая
Кружила в гулкой вышине!

Он уходил – как долгий день
Уходит, ночи покоряясь, —
Во всех живущих растворяясь,
На всё отбрасывая тень.

И в небе, как прощальный знак,
Как несмолкающая нота,
Как долгий след от самолёта,
Парила подпись «Пастернак».