Виктор Голков - Пыль над городом. Избранное

И внезапно упало с меня все людское,
Все, что было мной годы подряд.
И мне стало понятно наречье такое,
На котором вокруг говорят.

И услышал я крик осторожной синицы,
Бормотание древних стволов.
И вошла в мое сердце, ломая границы,
Радость жизни, лишенная слов.

Мой таинственный лес, мое черное поле,
Я на вас не смотрю, как слепой.
Про высокий восторг человеческой доли
Ты, Аленушка, песню не пой.

Бессоницу прокляв, не давшую мне отдохнуть,
не зная что делать,
с постели я ночью поднялся.

Читать не хотелось,
по комнатам долго слонялся,
вздыхая о том,
что теперь уже сна не вернуть.

Нарочно, случайно ли
взял со стола карандаш
и стал рисовать
просто так – на обложке журнала.

Вернее сказать,
это только рука рисовала,
сама, без приказа, меняя вираж на вираж.

И что-то внезапно меня подтолкнуло –
смотри !
Я вздрогнул от страха,
хоть не был ещё суеверен:

то был твой портрет,
до последней подробности верен,
настолько, что словно светился тобой
изнутри.

Откуда-то как бы не я рисовал,
он возник.
Ожив на бумаге,
ты вдруг появилась без зова.

И странного много,
и много там было такого,
к чему до сих пор я
ещё до конца не привык.

Тяжёлой усмешки
не видел такой на губах,
красиво, но как-то иначе
очерчены щёки.

И волосы те же,
в знакомом спускаясь потоке,
не так, по-другому,
зловеще лежат на плечах.

Чрезмерно надменен
бровей показался разлёт,
и тень сладострастия
тайно его дополняла.

Я понял: всё то,
что в себе от меня ты скрывала,
теперь в обнажённой,
больной простоте предстаёт.

Без сна над портретом
всю ночь я тогда просидел,
и ужас меня до сих пор
не оставил минувший.

Не дъявол ли это,
как молния, в мозг проскользнувший,
так выстроил всё,
чтоб я душу твою подсмотрел?

Зачем так хрипло, пропасть,
ты под ногой поёшь
и ничего назад не отдаёшь?

Остры твои уступы, ведущие в ничто,
вокруг тебя покатое плато.

И лампочки мигают, сто тысяч огоньков,
покрытых тёмной копотью веков.

Мной выстрелила в пропасть
моей судьбы праща,
и я лечу под парусом плаща.

И по лицу мне воздух
бьёт и свистит в ушах,
как птица в приозёрных камышах.

Я шевелю губами, как будто заводной,
но не родится песни ни одной.

Мираж какой угодно,
самый ничтожный – пусть,
и мёртвой хваткой я в него вцеплюсь.

Чтобы сплошным потоком лилась в меня
листва,
от страха не болела голова.

И у лица ладони я чувствовал твои,
услышал вновь, как стонут соловьи.

Но за спиной надулся
плащ чёрным пузырём,
и стала ночь моим поводырём.

И пустоты касаясь, дрожит моя рука,
морщинистая, как у старика.

И где-то в отдаленье мелькает тень лица,
и нет паденью моему конца.

Так, словно доживаешь сотый
Век на земле, тебе знаком
Железный пульс ее работы
И каждый куст, и каждый дом.

Как странник с нищенской клюкою,
Полсвета обошел, скорбя.
Тебе известно, что такое –
Ни в чем не обрести себя.

Лишь не встречал другого края,
Где был бы воздух тяжелей,
Чем сладковатая, сырая
Промозглость родины твоей.

Ты ею вдоволь надышался –
По хрип ночной и тошноту.
Теперь от родины остался
На память – горький вкус во рту.

Ты для нее не существуешь,
Мгновенно промелькнувший блик.
Но ты ведь больше не тоскуешь,
К ночной бессоннице впритык.

От блеска роскоши языческой
Глухим отгородился мраком.
Восторг души его стоической
Не оценить мирским собакам.

Все суета: и грязь словесная,
И похоть мелочных желаний.
Он выковал броню железную
От искушений и страданий.

И век весь плоть сластолюбивая
Терпела боль в холщовой рясе,
Томясь, голодная, блудливая,
Хоть об одном распутном часе.

Качались люстры, хрусталем бренча,
И в зале голубом собаки грызли кости.
Хозяин этих мест на лезвии меча
Держал всю ненависть угрюмой «черной кости».

Хватались гости за бока
От шуток остроумных, а покуда
Им было весело, носили слуги блюда,
И люстра яркий свет бросала с потолка.

И среди пьяных он бесстрастен был, как Будда,
Лишь крепко под столом сжимал эфес клинка.
Пока дурак смешил другого дурака,
Пока его жена была с другим, пока
Сам ждал измены отовсюду.

Вернулись средние века,
вернулось время эпидемий.
И снова черная рука
Секиру занесла над всеми.

Секира, ты блестишь, остра,
Тебя затачивали боги.
И безнадежная пора
Застыла молча на пороге.

Природа борется со мной,
Меня болезнями пытает.
А я – я выкормыш земной,
Как всё, что в мире обитает.

Какой-то маленький штришок
Однажды выжить не позволит.
И бред про черный порошок
Мой раскаленный мозг расколет.

Как женщина с усталыми глазами,
Стоит она, одна среди дорог,
Со старыми песочными часами,
Откуда в дыры вытек весь песок.

Столетий шаль уже не греет плечи.
Стоит она и ждет на полпути
Какой-нибудь, хотя б минутной встречи:
Ей просто больше некуда идти.

Как нищенка, протягивает руку,
Хотя вовек не нужно денег ей.
Пусть знает все, вдохнув позор и муку,
На миг, на вздох приблизившийся к ней.

Расплескались по ветру знамена кровавых боев.
Улетело вперед щебетанье веселого горна.
Эта песня окрашенных кровью ручьев
В чистой злобе, как гордая чернь, непокорна.

Листья дрожью окутаны, в радужном пухе стволы.
Знать бы, что за болезнь подкосила могучее древо.
Камни падают с неба, всей тяжестью давят валы –
Не укрыться в тени от далекого злого напева.

Это век бесноватый, горланя на сто голосов,
Навалившись, расплющит изыск благородных беседок.
Захлебнуться бы рокотом каменных мощных басов,
Черной крови почувствовав яростный ток напоследок.