Виктор Голков - Пыль над городом. Избранное

Пока мы их не переколем
До позвоночника, до дна,
Придётся красться чёрным полем,
Где за войной – ещё война.

Мы ходим по лезвию бритвы,
О глупостях мелких грустим.
Свинцовым асфальтом молитвы
Свой путь в неизвестность мостим.

Так кто ж этот дикий, бездомный,
Мир выручит – техника, Бог?
Иль знания вихрь многотомный,
Взрывающий душу поток?

Вечер прошёл,ступая грузно и тяжело.
Слушаю,как слепая полночь стучит в стекло.
Бьётся листва о ветки,стёршаяся до дыр.
Брезжит в оконной сетке хмурый,застывший мир.
Что же ты ,день вчерашний,всё не уйдёшь никак?
Кто-то над телебашней красный зажёг маяк.
Резким и воспалённым,виден издалека,
Кажется всем бессонным красный огонь маяка.

Осень словно ремнем опоясывает,
Ничего не вернуть, не убрать.
Август тени на сердце отбрасывает,
Продолжает сентябрь догорать.

Лишь закат утонул, как безжизненно
В мутной дымке белеет рассвет.
Что ты можешь? Смотреть укоризненно
Уходящему прошлому вслед.

Виновата ли в том, что, как палые,
Листья вяну, что бьет меня дрожь?
Ты сама, бесконечно усталая,
По садовой тропинке идешь.

Бескрайнее поле, светло и бездомно
и холодно как-то вокруг.
Вот сердце удары рассыпало дробно,
чуть слышный, единственный звук.

Эй кто-нибудь, может быть скажешь,
в каком я краю, и куда я попал?
Но нет никого, только мёрзлые комья,
да облака мутный опал.

А впрочем зачем всё, ведь это же ясно:
я просто забрёл далеко.
Поэтому здесь так светло и безгласно,
безжизненно, немо, легко.

И нет ни единой травинки обычной,
а также – сомнений и мук.
Куда ни посмотришь, повсюду безличный
простор молчаливый вокруг.

Не знают пения и стона
ступени каменного дома.
И свет втекает монотонно
в квадрат оконного проёма.

Здесь мысль, лишённая полёта,
орудовала – всё теснится.
И в прорезь чёрного пролёта
не втиснется самоубийца.

И всё же смерть неоднократно
сюда входила в платье строгом,
и этот камень, вероятно,
нам мог бы рассказать о многом.

Но для чего мне чьё-то имя,
чужое выцветшее знанье?
Воспоминаньями своими
наполнено, кренится зданье.

Где спят без пения и стона
рассказ о смерти и рожденье
в глуши цемента и бетона
похоронившие ступени.

Травы розоватые пряди
и комья, промёрзшие сплошь.
Дорога, как каменный нож, –
вдали, подо мною и сзади.

Столбов у дороги разброд,
и месяц ущербно белеет,
и красный закат тяжелеет,
и за руку холод берёт.

Нежданный ноябрьский мороз,
безлюдное злое величье.
Природа сменила обличье,
и ветер к деревьям прирос.

Всего лишь один огонёк
горит и горит, не мигая.
Земля ли, планета ль другая
летит у меня из – под ног?

Как на последнем краю
голых ветвей паутина.
В тёмную гущу свою
Манит, как блудного сына.

Кажется, всё наконец
стало яснее и проще –
через неё, как слепец,
я пробираюсь наощупь.

Веки туман облепил
плотно крылами своими.
Вот я уже и забыл
всё про себя, даже имя.

Даль перечёркнута веткой,
птицы плывёт силуэт.
Чувствую каждою клеткой
Медленный, дымчатый свет.

Скоро, застывшая влага,
сгинет твой белый недуг,
как человечьего шага
дробный, рассыпчатый стук.

Склонили старческие головы
Деревья в лиственном пуху,
И тускло небо цвета олова
Маячит где-то наверху.

Октябрь – начало увядания,
Мерцанье первой седины.
И белые, большие здания
Стоят, как жизнь, обнажены.

Откуда эта ясность строгая,
Сменившая огонь и зной?
Равнина тяжкая, пологая
Висит, как камень, надо мной.

Сорвал я рассохшейся кожи
Давно изжитые слои,
И были на струны похожи
Узоры моей чешуи.

А рядом чернела изнанка,
Не знавшая, что ей скрывать.
И лопался образ, как банка, –
Ему уже мной не бывать.

И что-то глубинное, злое,
Блестящее, словно стекло,
Невидимо делаясь мною,
Вплотную меня облекло.

И словно фонарь у дороги,
Что вьется, длинна и узка,
Мучительной полный тревоги,
Сверкнул холодок тупика.

В мое лицо глядят провалами
Два черных выбитых окна.
Цветами трафаретно-алыми
Пестрит разбитая стена.

Фольга конфетная, блестящая,
Куски проводки вкривь и вкось.
И чувство жалобно-щемящее
Идет через меня насквозь.

На месте детства только впадина
За этой сломанной стеной.
Все то, что временем украдено,
Сейчас прощается со мной.

В поколении самом старшем
смерть грохочет, как молоток.
И уходят походным маршем
те на запад, те – на восток.

Полосой растянувшись тонкой,
в чёрной речке находят брод.
Словно старую киноплёнку
прокрутили наоборот.

В год досталинский, довоенный,
где ни имени, ни утрат.
А над площадью всей вселенной –
синих звёзд ледяной парад.

Цепью воронья процессия тянется
И оседает на гребне холма.
Вспомнится всякому, кто ни оглянется,
Слово старинное – тьма.

Длинные, узкие, снежные полосы
У искореженных временем хат.
Тихо кусты шевелятся, как волосы,
Там, где кончается скат.

Даже зимой непрерывно растущие,
Корни проходят сквозь землю, как сталь.
Сердце, как тучи на север идущие,
Хочет в холодную даль.

Кажется, о чем-то говорили,
Или с веток падали листки?
Голову я поднял: звезды были,
Как всегда, чисты и высоки.

Только что мне это их раздолье?
Я навеки, намертво прирос
К той земле, какую черной солью
Покрывают реки наших слез.

И куда бы ни вела дорога,
Я не брошу дома моего.
Тот, который носит имя Бога,
В сердце тех, кто верует в него.