Виктор Голков - Пыль над городом. Избранное

Будильник задумчиво тикал,
светился таинственный лик.
И всё саркастически хмыкал
да ёжился зябко старик.

В комнате сильно запахло серой.
Я предложил ему присесть,
тому, кого все считают химерой,
но кто, тем не менее, есть.

Царапнули острые когти паркет.
Он кашлянул: пардон, виноват.
И стал говорить, что поэзии нет
Который уж год подряд.

И чтобы прочесть всё, свернёшь себе скулы,
такая вокруг пустота.
Канатоподобно у ножки стула
Чернел полукруг хвоста.

"Вот если бы нечто вполне простое,
но так, чтобы всё вверх дном" –
проблеял он. Рот под его бородою,
мелькая, ходил ходуном.

Я устал его слушать, мне стало скверно,
процедил я сквозь зубы "Вон".
И чтоб выветрился из комнаты запах серный,
открыл дверь на балкон.

А правды всё же не хватает,
наверно, что – нибудь не так.
И пышным цветом расцветает,
тряся колючками, сорняк.

Вот драгоценная находка –
два-три засохших деревца.
Да мысль, которая как лодка,
кружится, потеряв гребца.

Омут времени, первые люди,
на останках становищ – холмы.
Много каменных ваших орудий
под землёй обнаружили мы.

И в пещерах, где вы зимовали
у мороза и ночи в плену,
мы увидели как рисовали
вы охоту, любовь и войну.

И, конечно, безмерно много
пролегло между нами всего:
вы ещё не поверили в бога,
мы не верим уже в него.

Но не знаю я, так ли важно –
капля пули, копья древко.
Снова птицы кричат протяжно,
снова дышится мне легко.

Как хребет, протянулась льдина,
Мутно – сер снеговой покров.
И слились во мне воедино
ледокола и мамонта рёв.

Живое к живому – такой закон,
теснее, ещё тесней.
Так любят друг друга она и он,
друг друга находят он с ней.

Не разум, не воля и не мечта,
так клетки мои хотят.
И к мыслям подкрадывается красота
и топит их всех, как котят.

Я знаю – уже не родит она,
бесплодный порыв жесток,
но мне эта древняя ложь нужна,
как ржавой воды глоток.

Повисло утро над травою,
ещё сырой после дождя.
Мимо меня проходят двое,
о чём-то разговор ведя.

Оттенок матово-молочный
как бы растёт из-под земли,
и с хрустом протыкают почву
при каждом шаге костыли.

Два незнакомых человека,
неторопливый говорок.
И улыбается калека,
качая парой мёртвых ног.

Кто он такой, откуда родом,
кто знает счёт его годам?
Я, оглянувшись мимоходом,
ему вопроса не задам.

Я думаю про то, что это
Не так уж мало – знать, что жив.
Холодный оползень рассвета
сползает, небо обнажив.

Случается так ночной порою,
Что ждёшь и не можешь дождаться сна.
В моей просторной квартире трое –
Я, мой сын и моя жена.

Да еле слышно тяжёлой тканью
Шуршащие ленты оконных гардин.
И я прислушиваюсь к живому дыханью,
Чтобы убедиться, что я не один.

Я не один- Не в снегу, не в яме,
Зарытый заживо средь бела дня.
И чувствую нервами, мозгом, костями,
Как чисто и нежно хрустит простыня.

А тени бледнеют, перемещаясь
По подоконнику, дальше к стене.
И страх, как видно в меня не вмещаясь,
Готов, как снаряд, разорваться во мне.

Уже светает, сейчас проснутся
Огни, любой словно сто свечей.
Но не хотелось бы вновь столкнуться
с прелестями бессонных ночей.

Крыша мира, непонятная отрада –
Жить невдалеке от сумрачного ада.

Но невесть зачем блаженствует идущий –
Смят ковёр земли и полог тьмы опущен.

Будет он согрет, хоть и пришёл непрошен,
В этот мир на свет блестящих звёзд-горошин.

Удовлетворив туманное влеченье,
Превратится сам в движенье и свеченье.

Тенями еле обозначен
Напыщенной листвы портрет.
И перистым очерчен плачем
Растаявших пастушек след.

Познавшая все муки родов,
Из мёртвых вставшая весна,
Как чаша, золотистым мёдом
До глиняных краёв полна.

И отмечая воскресенье
Недолгое – на пять минут.
Опять для сильных ощущений
Туристы папоротник жгут.

Наитие – проблеск весёлый –
Как будто костёр на снегу.
Но скользкое слово «крамола»
Засело в каком-то мозгу.

И по столу властно и грубо
Ударила чья-то ладонь.
И вытянув «в трубочку» губы,
Задули весёлый огонь.

Всё. Искрам уже не подняться,
Сиреневый сгинул дымок.
Но долго не мог рассосаться
Под сердцем тяжёлый комок.

Поздней осенью даль яснее
И прозрачнее, чем стекло.
Вижу : ворон повис, чернея,
Изогнув над землёй крыло.

Сколько шири и сколько мощи
И неся вековой дозор,
Поднялась золотая роща
Между двух голубых озёр.

И прошедших времён наследье,
У подножья холма – кресты.
И как будто облиты медью,
Вдоль дороги летят листы.

Эта жизнь – всё огни да тракты,
Да бегущей машины сталь.
Пеленой на глаза мне ляг ты,
Голубая степная даль.

Мягче тёплой земной ковриги
Твой бездомный, большой покой.
В этой древней счастливой книге
Я хочу быть одной строкой.

Душа ты моя кочевая,
смешное богатство моё.
О тех, в ком жила, забывая,
Не раз ты меняла жильё.

В степи, где крутилась позёмка,
В песках, где гулял суховей,
Стучалась тревожно и громко
О стены времянки своей.

И что-то в лице отражалось,
И твой открывался тайник.
И вся твоя суть обнажалась
На час, на секунду, на миг.

Как будто шепча : Отпустите…
На склоне какого-то дня.
О сколько свершилось событий,
Пока ты вселилась в меня !

Не лист я, не ветка, лишь почка
Ствола, чья безмерна длина.
Вселенскую эту цепочку
Порвать моя смерть не вольна.

Ещё на далёком просторе
Холодный я воздух глотну.
На небо, на осень, на море
Чужими глазами взгляну.

А дорога ползёт, непрерывно пыля,
Всё подъём – то крутой, то пологий.
И застыли, построившись в ряд, тополя –
Часовые у этой дороги.