Леонид Оливсон - Я родом из Уланского подворья

Однажды детский врач пришла к нам в гости,
И теща ей сказала о прохвосте,
Что песни при его кормлении надо петь.
А врач смеялась сказав, ей: «Это не трагедь!

Вам разве трудно, чтоб ел он, песни петь подчас?
А я танцую любимой внучке даже вальс.
И не гневите мне вы больше бога,
Ваш юный внук не требует с вас много».

Любил лежать он часто на большом диване,
Смотрел и слушал «Сказку о царе Салтане».
Мой папа, развеселясь, произносил:
«Когда в светлицу великий царь входил»…

Но иногда нам слушать было больно,
Когда он, сидя глядя глазками смешными,
Частенько спрашивал вполне серьезно:
«Где наши бабушки и дедушки родные?»

Он наклонялся и смотрел в глаза при этом.
Как объяснить все это было трудно крохе,
Что жили мы в такой лихой эпохе,
Что отняла война у нас все это.

К годам пяти, от игр уставши, рядился спать,
Лишь голова ложилась на подушку.
Он ухитрялся любимую игрушку взять
И гладил он ее, свою подружку.

Усталый, вечером ложусь я на кровать,
Ворочаюсь и хочется мне так прикорнуть…
Воспоминаний захлестывает детских жуть,
Обрывками событий снабжает память.

Мамуля родила меня перед войной
В Москве, в роддоме элитном Грауэрмана.
Отец в войну в призыв пошел как рядовой —
Мне с гордостью об этом говорила мама.

Мне в память врезались тот страшный вой и шквал,
Что страхи в маленькой душе лишь вызывали.
Мы с мамой быстро уходили вниз в подвал,
Пока бомбежки в том районе затихали.

И вот пять месяцев ужасных не прошло —
Мы получили треугольник: похоронку!
И это горе мою мать уволокло
В могилу неизвестной, за ним вдогонку.

Вот вещи детские мелькнули в мелочах:
Любимый детский сад недалеко от дома,
Стихи скороговоркой, что читал подчас,
Как старшим все это приятно и знакомо.

И как тогда соседка пришла в наш детский сад,
И меня снова ждали плохие вести:
Меня, соседского малышку, сгребла в обхват —
И детский дом стал моим житейским местом.

Я помню смутно о жизни в детском доме:
Все как в треклятом тумане белом уплыло.
Семью, которая меня б усыновила,
И как был возвращен я в детдом, немилый.

Откуда-то родная тетя появилась —
Да, я не сирота ( в сознание внедрилось ).
И я был из детдома «в одеяле взят».
Теперь я жил, имея двух сестер, им брат.

Тут я почувствовал себя аристократом,
Живя в квартире общей на Малой Бронной.
Тут были Патриарший сквер с прудом-квадратом,
Жизнь постоянно была тут оживленной.

Близ Горького ходил четыре года в школу.
Здесь я шалил, катался кубарем по полу.
Но в классе учился я весьма прилежно
И за заботы дома я был безгрешным.

Но в те далекие, голодные года
Хотелось мне святой, родительской заботы.
Работал дядя лишь – ну, каковы доходы?
И скудность эта давала свои всходы.

Вот, правда, эпизод смешной я вспоминаю.
Узрел в афише я в «Повторном» фильм смешной.
Приятелю сказал – он мне: «Не возражаю».
И мы решили совершить сей рейд дурной.

Прошла неделя – мы отправились в кино.
А нужно было ехать только на трамвае.
А денег нет – тут было слабое звено,
И мы поехали «на колбасе» ( на крае ).

В тяжелой белой шубе я тогда рысил.
Не помню, но какой-то зимний месяц был.
Я видел, как мой приятель от мента сбежал,
А я споткнулся в шубе, и он меня поймал.

Хотел я поменять всю эту обстановку —
И мне случайно тогда крупно повезло:
В Москву приехала младшая из теток,
И я вернулся в моих родителей жилье.

Открою я уставшие глаза опять:
Воспоминания прошедших лет уплыли.
Хотя я не хочу их, детских зорей, гнать,
Ведь все это, как на духу, реально было.

За то, что первый раз к себе прижала
В роддоме – это после стольких мук,
Тебе я в ноги кланяюся, мама,
Тепло узнал я там же твоих рук.

А в доме колыбель сменяли руки,
И невеселым был ночной досуг.
Какие ты испытывала муки!
Но вырос я – здоровый баламут.

Любым усилием меня кормила:
И грудью, и бутылкой с песнями.
Со стороны все выглядело мило,
И были эти песни здешними.

А в школе сколько было разных страхов!
Я был шалун и рвал немало брюк.
Ты вспомни, я какой был замараха.
От бед всех оставалась ты без рук.

Меня лелеяла – я был уж взрослый,
Благословляла на счастливый брак.
А ты сама жила лишь жизнью прошлой,
Не видел никогда я твой кулак.

Ты поседела, я смотрю на руки —
Они все в жилках, вылезших на свет.
Спасибо, ма, ты вырастила внуков.
Целую их – их в мире лучше нет.

Что общего быть может у ласточки с кротом?
Казалось бы, она в выси, а он – зверек подземный.
Лишь сказки и мультфильмы рисуют их пером,
Они в них интересно попадают в мир волшебный.

Нам Андерсен в известной сказке презентует
Дюймовочки метания в подземном доме мыши.
Она не хочет замуж за крота, бунтует.
Как он пинает ласточку живую, зверь бесстыжий!

В мультфильмах детских происходит все иначе:
Радушный крот, как друг, встречает ласточку больную.
Бежит он к ласточке, на землю вдруг упавшей,
Своим уменьем он лечит красотку неземную.

В сезон отлета он ее в хвост стаи провожает…
Такие мультики лишь уваженье вызывают.
Ведь семя доброе в душе ребенка сеют,
Дают им силы выжить в будущих ливреях.

Помочь ли могут ей подружки,
Когда зубная боль у Гали?
Зовут гулять ее болтушки.
Ах, если б это они знали!

На ней еще ведь постирушка,
Она должна одеть братишку.
А братец младший просит мишку —
Всегда он хочет лишь игрушки.