Леонид Оливсон - Осколки зеркала моей взрослой жизни

На протяжении разных трех томов стихов
Пытался истину вам дать простую:
Я увлечению обязан, что здоров –
Что мозг свой утруждал я не впустую.
Мои стихи, возможно даже, не прочтут,
Ведь я давно уж, по сути, – пария.
Но те, кто ненароком их приобретут –
Читать, уверен, будут на ночь парой.
Любовь и ненависть, и счастье, и печаль
В той жизни, что мы быстро проживаем –
Мы в этом ритме далеко не смотрим вдаль!..
И иногда все ж кое-что читаем…

Не может просто весь народ забыть о нем.
Он был значительной фигурой.
Он вызывал любовь, а у кого-то гнев…
Был с юмором, из рода гурий.

Не в осужденье, может быть, за все ему
В уме родились эти строки.
История нам объясняет – почему
Он стал в правлении жестокий.

Но надо знать, когда он только начинал
Он с Лениным был не согласен.
На социализм всемирный вождь уповал.
Для Сталина он был мечтатель.

Искал вначале с людьми он компромиссы,
Он даже против был расстрелов.
Тех лет архивы развенчивают мифы,
И домыслы все устарели.

Он сделать конституцию для всех хотел:
Альтернативный выбор людей.
Но кто у власти был сказали, чтоб не смел:
Они боялись его идей.

Кто делал революцию и был властью,
И дружно устроили террор,
И совершали это с такою страстью!..
И от народа скрыт их позор.

Вначале верил он в количество врагов.
Жалел потом, позволив тройки…
А те старались с разных берегов:
В своих рапортах были бойки.

В годах тридцатых он погибнуть даже мог:
Два раза были покушенья.
Врагов-троцкистов было множество, как блох:
Он в их глазах и был мишенью.

От этого у Сталина явилась злость,
Его на них чесались руки.
И стал карать врагов он: ленинскую кость,
А перестарались все же други. [1] Евреям позже он готовил геноцид

Убийство Кирова его расстроило,
Теперь не верил он никому.
В нем только партии он видел воина,
За друга вел пять судов от смут.

Он чистку в армии провел перед войной,
Сняв головы у троцкистских групп.
Борьбу возглавил во всем: в быте, с «левизной»…
Как мог, во всем прославлял он труд.

Он года первого войны признал вину,
В победе – главную роль русских.
Четыре года ждали мы эту весну,
И были люди и в кутузках.

Его заслуги и ошибки говорят:
Неординарный был человек!
Страну оставил мощной, а его клеймят.
Как мысли уходят в его век.

Как хорошо всегда лишь вспоминать
В душе плохие времена опять,
Когда сейчас ты знаешь, – не случиться это.
Но в нашем будущем, боюсь, что нет ответа…

Давайте ж мы исследуем хотя бы год 52-ой
Мы в клети Сталинского времени –
Обычный беспросветный, как и любой другой,
В совке пропагандистской темени.

Ходила девочка в десятый класс
И почему-то теряла волосы свои.
С косами – правила времен в том бытии,
Что были приняты для школьных масс.

И в ситуации такой подстриглась в «жатку»
И, постучав, вошла несмело в класс.
Учитель посчитала, это – блажь;
Узнав, директорша будто тряслась в припадке.

И повелела позвать смутьянку
И, строго девочке в глаза глядя, спросила:
– С каноном шутишь ты, вольтерьянка?
Загонишь ты нас всех в могилу!

Скажи, Эсфирь, – ведь так тебя зовут! –
Откуда родом ты с фамилией «Игельник»?
Ответь мне: соблюдаешь ты кашрут?
Быть может, ты уж всегда должна носить парик?

Ответь мне: почему постриглась ты?
– Я волосы теряла! Прошу простить меня!..
– А может, жениха твоей мечты
Тебе уж мама подыскала, – не рано ли?

Что можешь ты на это мне сказать?
Тебя обсудим мы на нашем педсовете!
Неужто важна тебе эта прядь?
И почему ты не такая, как все дети!

Подумай – на каком стоишь пути?
И помни, дорогая, все, что я сказала!
Ты хочешь дух другой страны внести,
Ты виновата – довела все до скандала.

Вернулась девочка сразу на занятия,
В надежде, что все грозное прошло.
Но здесь ее ждало придирок зло:
«Училки» действий, девчонки неприятие…

Она не знала, что директорша сказала,
Но в глубине души бессовестно мечтала
Девчонку эту как-то оскорбить,
Чтоб было ей совсем не сладко жить.

А на девчонке волосы вились…
– Ты может с бигуди прическу уложила?
Пойди-ка, волосы смочи! Молись,
Чтоб я не рассердилась! Это ты мудрила?

Она вернулась в класс и голову склонила.
Учительница посмотрела и спросила:
– Ты клала бигуди? Нет? Врешь! Клянись!
А волосы ее чрез час вились.

Вот в школе прозвенел уже звонок,
Закончился ужасный тот урок.
И девочки гурьбой домой бегом помчались,
Не посмеялись с ней, не просто попрощались.

То было в средней полосе зимой.
С расстройства девочка пошла домой,
Кружа в густом снегу путем совсем не близким…
И мир ей показался мерзким, злобным, низким.

И от обид на эту зануду
В сугроб зарылась, поймав простуду.
Родители нашли ее не поленились
И над ее здоровьем крепко потрудились.

Такого рода разных гнусных издевательств,
Когда режим сатрапа глянцевел,
Учительниц-антисемиток измывательств –
Девчонок юных в школах был удел.

Хрущевский век перекрывал век Сталина.
Себя он на двадцатом съезде обелил.
На лбу его всегда была испарина,
Когда вождя на вечерах он веселил.

Он мстил на съезде вождю за гибель сына:
Тот, в плен попав, решил работать на врага.
Тогда сработала Сталина дружина.
Его украли аж из логова врага.

В веку своем он делал вещи разные:
В век сталинский как все поддакивал вождю;
И неудачными были аграрные, –
В делах промышленности делал чехарду.

Как мог на разных должностях работать он
С образованием начальным, лапотный.
Он по натуре-то был мстительный бурбон,
В своей Калиновке ему бы балакать.

А ведь когда взошел на трон – всех устранил.
Как подло, хитро с Жуковым он поступил,
Все его годы вел себя как властелин,
Все то, что Сталин сделал, – он разворотил.