Алексей Кабанцов - Доказательство жизни

Тёмное время и души, как струны,
в мире ином пребывая, звенят.
Волны играют с лунными рунами,
зыбкие сны из тумана творят.

Странные образы в сумерках утренних
тают, увидев хранителей снов.
В сполохах света небесной заутрени
плавятся цепи полночных оков.

Старикам хочется тепла и ласки,
вопреки советам – послаще чая.
Старикам нужно читать нам сказки,
чтобы рядом мы их замечали.

Старики живут в поисках солнца, не лени,
и лучи его сквозь себя пропуская,
нам пытаются меньше оставить тени,
наших душ темноту освещая.

Старики видят нити, что с неба
паутинками к ним свисают.
Им, как птицам, довольно кусочка хлеба,
и как птицы легко, они прочь улетают.

Я иду по дороге – дорога из льда.
Под моими ногами застыла вода.
Босиком по дороге несложно идти —
угли щедро рассыпал, кто шел впереди.

Танец странный: шаг в пламя, шаг в лед.
Оглянулся назад – вереницей народ
тот же танец танцует при полной луне,
провалившись в себя и забыв обо мне.

За прозрачные веки их спрятался взгляд,
их замерзшие губы мне шепчут: «Назад…
Впереди только завтра, позади лишь вчера.
Только тех, кто стоит, обтекают ветра.

Их замерзшее время уже не спешит
и застывшая кровь никуда не бежит.
Только тем, кто стоит, не в тягость покой.
Отдохни, не спеши… Ну постой же, постой…»

Я иду по дороге несбывшихся снов,
потерявшихся мыслей и глупых стихов,
по дороге из самого чистого льда,
где сомнения – угли, поступки – вода.

Быть проще: не жонглировать словами,
не вспоминать весь день обрывки снов
и не искать святых венцов над головами,
не видеть в облаках крылатых скакунов…
Не забывать, что цыпочки – не лучшая опора
и пряник так же нужен, как и плеть,
а надпись краткая в периметре забора
искусство тоже, если правильно смотреть.
Беречь хрустальную прозрачность
немногих свыше обретенных слов.
Усердно шлифовать сугубую невзрачность
обычных дней, обыденных оков.

Зачем взлетать и города мерцающую кляксу видеть
от гор отрогов и до выжженной безжалостно степи?
Чтобы любить его, а может быть, и тихо ненавидеть,
достаточно по улицам его, не торопясь, пройти.

Идти в тоскливое безлюдье летних площадей.
Смотреть в сапфировую пропасть утреннего неба
и замечать, как вдруг не стало скверов и аллей,
в которых стаи голубей слетаются на крошево из хлеба.

Исчезли псов бродячих шумные отряды.
На смену им ленивые и сонные коты
пришли хранить садов твоих чугунные ограды,
развесив вольно на скамейках лапы и хвосты.

Увидеть, как фальшивая помпезность новостроек
сменяет в одночасье тот, неповторимый, мир
клеймёных кирпичей и арок, эркеров, пристроек,
где смотрит исподлобья Бенуа на сталинский ампир.

Услышать, что как прежде, с минаретов муэдзины
зовут на встречу с Богом желчных стариков,
несущих время на своих согнутых спинах
в неспешном шарканье истершихся подков.

Понять – сакральность не в двенадцати вратах,
что с тяжким скрипом отворяясь, пропускали люд,
а в ласточках, что их тревожа прах,
над канувшими в вечность гнездами снуют.

Проститься и простить. Оставить право помнить
слова, людей, названья улиц, скверов, площадей.
Не замечать зеркальных глаз безликих комнат,
идя на встречу с городом своим изгибами аллей.

Разбилась жизнь на кадры и сюжеты.
Мелькали встречи, обещанья, миражи.
Чужих эмоций мы ловили рикошеты,
пытаясь правду отличить от лжи.

Цвели акации и заплетали косы ивы,
подъезды покрывали формулы любви,
и ночью небо наполняли гулом ИЛ-ы,
неся за реку в своих недрах шурави.

Глушили гимн квадраты рок-н-ролла,
тянули руки в первых классах малыши.
Нас самиздат дразнил доступностью крамолы,
и участковый морщил нос на запах анаши.

Нас летними ночами перекрестки
манили мерить город до зари
и освещали одиночества подмостки
вдоль улиц равнодушно фонари.

Сложились, как смогли, цветные витражи
судьбы, скрепленные улыбками, слезами.
Они и по сей день над пропастью во ржи
стоят, нащупав край нетвердыми ногами.

Я ловлю снежинки руками
и сквозь пальцы стекает тайна,
нам рассказанная облаками.
Как всегда невзначай – случайно.

Я пытаюсь поймать губами
хоть одну из пушистой стаи,
но они, обернувшись слезами,
от меня ускользают и тают.

Я для них зажигаю свечи
и как птица, машу рукавами.
Я хочу ими быть замечен,
разбиваясь о скользкие камни.
Превратившись в холодную статую,
слышал я, как снежинки, летящие вниз,
все шептали, что мы вечно падаем,
а они, оттолкнувшись, уносятся ввысь.

Моя звезда, на сфере небосклона
тебя не видно, не найти,
под сенью альфы Ориона
твои неведомы пути.

Тебе не привыкать стучаться в двери
и в феврале от стужи стекленеть,
и видеть сны, в которых золотые звери
идут в грозу на радугу смотреть.

Твои мечты под тихий шум прибоя
стоят на берегу и терпеливо ждут,
когда молочных лошадей в ночное
ветра вечернею зарёю поведут.

Ты словно путник, краем поля
бредешь потерянно в безмолвии ночи.
Храни тебя от зла благая воля
и истинной любви прекрасные лучи.

Проходят дни, седеют годы.
В стекле и дыме тонут города.
Непостоянство ветреной погоды
нас раздражает, как всегда.

Привычка вечно раздражаться
на толчею, на суетность вещей и слов,
не позволяет долго удивляться
смещению акцентов и основ.

Мне дела нет, какая устремленность
толкает шпили башен в небеса.
Нужда, нажива, перенаселенность
творят злодейства или чудеса.

Я вижу дом. Уютный старый дом.
Пристанище, убежище, приют…
Он смутно знает, что оставлен и о том,
что поутру его, наверное, убьют.

Всю ночь он хлопал ставнями, не спал,
смотрел пустыми окнами на сад,
где ветер на качелях сам себя качал.
Послушал тишину уснувших автострад…