Саша Чекалов - Замечательное утро

и правя одинаковые дни.

Его ли мне не знать! —

я так же трезов.

И каждый день, в одно глядясь окно,

лицом к лицу нам бриться суждено…

друг другу – подражая и в порезах.

…Велико искушение сцеживать «разве?»

на любые слова оптимистов:

горстью праха во времени и пространстве

всё несёмся, и ветер – неистов…

и в затишье любом мы незваные гости

(привыкать – то же самоубийство)…

Но – откуда-то родом и ветер, и горсти, —

что на это ты скажешь?

Ну! Быстро!

Всю ночь напролёт

гимназистки орали

в немой домофон.

«Человеческое, слишком человеческое – это всегда нечто животное».

(Акутагава Рюноскэ, «Некий социалист», «Слова пигмея»)

«Боль – единственное телесное доказательство существования сознания, а возможно, и единственное его физическое выражение.»

(Юкио Мисима, «Солнце и сталь»)

Я был диким псом.

Я охотился сам.

Я гнал соболей по соборным лесам.

Зверьё на деревья взлетало ветрами,

деревья – канали в расход пилораме, —

но новые твари мелькали, маня…

Порой ускользали они от меня, —

и, воя со мною в едином сигнале,

порою… они меня по лесу гнали.

Так – я ли за ними, они ли за мной, —

мы вместе неслись по планете лесной, —

и билось в когтях моих гибкое тело, —

и клочьями шёрстка по небу летела.

…Я спал, сыто чавкая.

Видел во сне,

как роботы рая подкрались ко мне,

и – взяли меня на поруки,

и в тайне

устроили зверю перевоспитанье, —

и вот я на привязи…

Ешь – и потей!

Работай в охотку – и делай детей!

…Щенятки, помилуйте:

здесь – не играйте!

Я – вою в раю социальных гарантий

и… прочную связь разрывая, бегу! —

и – радостным псом озираюсь в кругу

своих ипостасей,

их пластик собольих, —

и счастлив

возможностью

чувствовать

боль их.

«…он лицемерно корчит из себя святого, на самом же деле верен Афродите.»

(«Мазарис»)

Был я некогда назначен

роль такую исполнять:

визгом режущим щенячьим

мудрость будней оттенять.

Был я тем, кого знакомят

с удовольствием простым.

Подвизался там, где кормят.

Подрабатывал святым.

Эскапистом искушённым

выбирался из возни!

…Дело – виделось решённым:

Лишь отважься и возьми.

Был – ну всем, чего хотелось

для себя и для тепла!

В вихре ливней и метелиц

ждал тебя…

А ты не шла.

Все элементы долговечны,

А вещи сложные увечны,

Их элементы ненадёжны,

Поскольку противоположны.

(«Фламенка»)

Два цвета весь мир составляют.

На них и разложится он

в тот день, когда звери залают,

войдя в кабинеты ООН.

Пройдутся по улицам бурей,

по белому свету сохой

два окрика: синий и бурый…

И – воздух взметнётся сухой,

ворвавшись в гортань лепестками

двух по ветру пущенных воль.

Смешаются тающий камень

и вод застывающих вой, —

чтоб тут же распасться на блики

и небо заполнить собой!

…Гляди! – симметричные лики:

коричневый и голубой.

Два цвета…

Да полно вам биться

во взоре моём – за меня!

Слежу отстранённо, как Бидструп*,

они же, – пугая, маня, —

на помыслы флёром ложатся!

пятнают иные цвета!

И гибнет, как сон, красота,

пытаясь за явь удержаться.

* великий датский карикатурист (цветом почти не пользовался)

Мы актёры.

Играем пред несуществующим залом.

И – не будучи —

зал никогда не бывает пустым.

…Я тебе не ответил на то,

что ты мне никогда не сказала;

ты ко мне не простёрла

истёртые стиркой персты.

Не начавшись, не может закончиться вечная драма,

вся антрактами смазана,

ни хороша, ни плоха.

Сцена – рынок, но в зале таится безмолвие храма:

нет ладоней у зрителей —

и не дождаться хлопка.

Ну что тебе сказать про сахарин! —

его я бездне вкуса уподоблю:

он в утро вносит язвенную долю

сияния всех жёлтых субмарин.

Ты просишь рассказать про кодеин?

Не пробовал… И вряд ли помогает…

Сквозь чакры все эффекты вытекают

мелодиями нежных мандолин.

Тут за любовь уместно прояснить:

базара нет, занятие крутое,

но – чуешь: «Что-то делаю не то я», —

а ничего не в силах изменить.

Не в силос мордой, но – того же типа…

который нас застал за стеллажом

с братанием…

порезами…

ножом…

а в КПЗ, поверь уж, не мастика,

а мистика: пока отковырял,

пытаясь с табуретки не упасть, я

натёр о прутья ржавые запястья! —

и тут же уронил… и потерял…

Ну что, земляк, ещё тебе сболтнуть?

…Рекомендую лучше витамины:

кругом многоэтажные домины, —

без витаминов в них не протянуть.

Сказать об ЛТОшной* целине?

о клубах сельских?.. Цели нет. И тянет

куда-то в Подмосковье…

Под ногтями

болит воспоминание о дне,

в котором был я молод, зелен, шал.

…Сидели, пели… Чудились свирели.

И – горизонты яркие серели.

И говорить – никто не приглашал…

* лагерь труда и отдыха

Всё суетно: вопросы и умения.

Да здравствует беспамятный кретин,

кладущий на обочину каменья

вдоль выстроенных кем-то в ряд картин!

Вынослив он, щадит его усталость,

сомнения обходят за версту, —

и мысли вроде «сколько нам осталось?»

не нарушают чувства чистоту.

…Так аккуратно складывает глыбы,

как мать за стол сажала б ребятню!

как вы, быть может, ранее смогли бы…

как я, возможно, позже применю

свои универсальные приёмы…

Да, выскочу внезапно рядом с ним —

и славно поработаем вдвоём мы!

…И сложный мир друг другу объясним.

Бабочкой неразборчивой

бьюсь о преграду незримую,

привлечённый всё тем же бессмысленным светом,

слепящим и опьяняющим.

Между тем как усталые пальцы, —

властные, неумолимые, —

раз за разом берут осторожно за крылья,

чтоб вынести на свободу…

а я – каждый раз вырываюсь.

День разваливается на жесты,

на наконечники стрел.

Непонятно, куда подевалось блаженство, —

пламя, которым горел…

плавился… растекался…

завтракал и дышал…

Счастье, приторное лекарство, —

притерпелась к тебе душа.

Я курю. Надвигается дождик, —

хоть и солнце пока палит.

Я – уже принимаю как должное

тот факт, что внутри – не болит.

И от сознания факта: как раньше,

не вылечит снадобье впредь,

зреет день – ещё трепетнее, чем вчерашний