Саша Чекалов - Замечательное утро

…чтоб ещё ярче гореть.

Я не видел рождения нового мира:

читал, сидя в детской на собственном стуле…

взрослея, —

какой-то особенно милый

(особенно если смотреть с верхотуры), —

пока вы меня бескорыстно любили…

везя в одноразовом автомобиле

по кочкам вовсю уходящей натуры.

То утро толчёт содержимое в ступе,

то вечер утрату лицом развернёт…

Мы ждём, пока нужное время наступит

и нужное слово навстречу мелькнёт.

Мы ждём – без надежды дождаться чего-то,

любого… да что там, – всех лЮбых любей!

Ссыхаясь, весну цементирует рвота, —

и ласково шепчет погода: «Убей».

И ты надеваешь ботинки с натугой;

у зеркала морщишься, всё рассмотрев…

Сверяешь часы… и выходишь без стука, —

заранее в тёплой одежде сопрев.

…Вернёшься. Усядешься тихо на стуле…

Сверкнёт одиночество, словно броня…

Ты – маяться будешь…

пока не наступит

безумное утро безумного дня.

Грозя течению дуэлью,

мой паж и робок, и суров, —

он обречёт твою дуэнью

сопротивлению дворов.

А мы с тобой, душой моею,

себе устроим полный лад! —

придумав лунную аллею

во тьме дворовых анфилад.

Провести этот день с тобой, —

мне готовящей сытный завтрак,

отражающейся всей гурьбой

в моих самоварах пузатых…

Говорить с тобой обо всём:

о победах, – о пире в честь их…

и о тех, кто на этом пиру обнесён

против шерсти…

Проводить тебя на урок, —

не успевшую и обуться…

Целлофаном укрыть пирог.

Подобрать забытые бусы.

Время мастерски обойти ль —

отразиться в его изгибе ль…

Не пойму, на каком затерялась пути

моя гибель!

…Отвернуться… Вползти в постель.

Поворочаться… провалиться…

Разыскать каталог потерь —

и новые вставить лица.

Убедиться, что ты – нигде.

Заблудиться в тоске-разлуке.

(Будет день – будет завтрак…)

И в новой воде

Вымыть руки.

Господи, дева! Да разве ж тя

люблю я (по мере сил)?

…Празднично-солнечный день!

и дитя —

которую не просил

плавиться, взгляда не отводя,

слово ловить, не дыша…

Поле, и сосны, и шум дождя.

И неба воздушный шар.

…Фотки развесил я на стене?

Разве ж они твои! —

это всё оклики общих дней, —

ты-то уж отвали:

воспоминания не для тебя,

ибо – не о тебе.

…Спущена, ноет струна-тетива, —

зарылась стрела в листве.

Снова, видать, предстоит дураку

жизнью покрыть порыв,

что не укладывается в строку.

…В пути разводя костры —

виться беспамятным мотыльком…

высматривать в угольках

очи, сочащиеся молоком,

дрожи игру в руках…

Господи, дева… да что ж это я! —

ты же приснилась мне.

…Плавилась, жара в себе не тая, —

было ведь? Как во сне…

Ну, просыпаться пора. Истай,

тяжко чадящий сон!

Солнце в себе сочетая и сталь,

лицо – заслонись лицом.

Я наблюдаю, как растёт подснежник.

Ломая наст упрямой головой, —

он силой выделяется медвежьей

и смелостью безудержно живой.

Мне непривычно, муторно и странно

смотреть, как на слепящей целине

растёт незаживающая рана, —

весну обрисовавшая вчерне…

Хлопочет моя скво по дому, – зная,

что таянье несёт не мир, но меч;

что рана мне назначена – сквозная…

что нужно меня чем-нибудь развлечь!

…Румянятся свиные отбивные, —

покорно выделяется слюна,

и… знаешь ли, не чувствую вины я…

в том месте, где касается жена.

Кто это рвётся, рыча, с пролетарских цепей?

Кажется, дети…

Взгляд безучастнее твой с каждым днём и тупей,

грустный свидетель.

Ихнему рвению что собираешься про-

тивопоставить?

Ты за добро? Ну и эти друзья – за добро!

(Верно ведь? Да ведь?)

И у себя, уважаемый, честно спроси:

«Хмуриться – мне ли?»

…Главное – чтобы жилось хорошо на Руси!

Но – поскромнее:

всё ведь решаем не мы… Так и вижу в мечтах

светлые цели…

Племя идёт молодое вперёд, намотав

на руки цепи.

…Гаснет мир незаметно, —

Тонет в медленной тайне

Красота элементов,

Простота сочетаний…

Догадайся, почувствуй,

Открестясь от былого:

Нет на свете кощунства

Хуже лишнего слова.

Принято считать, одна лишь боль

Вызвать вдохновение способна:

так как ты тоской смертельной согнут —

пишется легко, само собой, —

например: «…И ветер шепчет вещий,

что на днях проклюнется листва…»

Нет, молва, похоже, не права:

слишком упрощённый взгляд на вещи!

…Сами убедитесь, я – творю,

и, при этом, ни малейшей муки:

«…Чествуют оттаявшие мухи

Бледную апрельскую зарю

Где-то кот заходится от кашля…»

Что дрожишь, неверная рука?

…Пишется легко тебе пока;

На душе – безоблачно. Пока что…

Ну-ка!

Наружу, друзья и семья, —

вон из моего сна!

…Рай…

это место, где крепость моя

была бы защищена…

Мир караулить с ножом и ружжом?

Нетушки:

я не герой!

А рай…

это место, где всяк окружён

невидимой кожурой!

Можно не помнить об остром ноже,

даже уснуть во дворе,

ведь рай —

это место, где мякоть уже

не нуждается в кожуре.

Спишь безмятежно в траве до утра,

смотришь всеобщие сны…

Собственно, в каждом раю кожура

лишается толщины!

…Вот и рассвет, просыпаться пора, —

блики скользят по стене…

Рай —

это место, где кожура

не нуждается в толщине.

«…и оставь же ты, Боже, долги наши, яко

и мы оставляем всем нашим…»

Колобок головы моей, бросивший якорь,

слился с неброским пейзажем.

Тело – в толще вися, усыпляюще стынет;

тут же время, кипя, словно чайник, стоит…

Всё в пустыне становится частью пустыни! —

понимаешь, Саид?

В тумане заменяет плеск весла

Уверенность в бесцельности усилий;

Тоску по тем, что бесят и бесили;

Нехватку цели, света и тепла;

Пустых надежд разрозненные крохи,

Мечты о феерическом «нигде» —

И нежность к одиозной ерунде,

И миф о неизбежной катастрофе;

Тяжёлый страх, сомнения колючие,

Следы грехов и прихотей нечастых,

Тупого ожидания печать…

Поскрипывают ржавые уключины,

Река несёт – но некому прощаться,

И некому на пристани встречать.

Вечер становится утром, – и утро всё дальше,