Галина Болтрамун - Стихотворения

Из чащобы иллюзий и ассоциаций
Выводит на свет потайная свирель,
И рушатся цепи древнейших заклятий
И цепные реакции всех биосфер.

Идут пилигримы, котомки ветшают,
Молодеет в очах фосфорический блеск.
Чертит за каждым достигнутым краем
Новый маршрут указующий перст.

Первопричинных напутствий лексемы
Колышет всегда отдаленный бархан.
Идут пилигримы от яблонь Эдема
К Дереву Жизни по смертным грехам.

С циклопическим профилем тень на стене
Знает нечто неправедное обо мне.

Тот, кто мое бытие не простил,
Шлифует презумпций виновности стиль.

Запечатано каверзной тьмою окно,
Мне ею насильственно что-то дано.

Задатки, что спали в ментальном тылу,
Самореализуются в пятом углу.

Стынет библейский белеющий лист,
Там пытался отметиться гимнософист,

Там зря похвалялся Синдбад-Мореход,
И, видимо, мой наступает черед.

Я, конечно, рискну (за удачу сочту)
Потревожить неписаную чистоту.

Возражает горбатая тень на стене,
Смешав небылицы и быль обо мне.

В кредо мое под кипение струн
Вводится крайне сомнительный пункт.

Но в тень, что порочность мою берегла,
Уже целятся копья багряные Ра.

Волхвы наступали на пасти рептилий,
Сживая со свету горячечный яд,
Волхвы рисовали проекты идиллий,
Исполнив над tabula rasa обряд.

Сон-трава окликала впотьмах мандрагору,
Алконосты и совы – чужих вещунов,
А ветра приносили «memento mori»
С семи величайших на свете холмов.

Волхвы у огня собирались погреться
После долгих стояний у горных святынь,
Там ярое око точило им сердце,
Где жили прекрасные лики княгинь.

Заостряли оскалы зубчатые башни,
Хрипели фундаменты плах, крепостей,
В купальскую ночь вырастали на пашне
Молодые хребты из зарытых костей.

Волхвы, отправляясь на битву с цунами,
Не всегда понимали с чего начинать,
Худо-бедно сводили концы с неконцами
И на злые уста налагали печать.

Когда во взаимных обменах реалий
Случался внезапный загадочный сбой,
К каждой близи бежали далекие дали
Постоять за свои идеалы горой.

Волхвы заклинали кошмары столетий,
Изводили рогато-чреватый гибрид,
На досуге вбирали в состав интеллекта
Идиомы атлантов и кариатид.

В полнолунье реликты, болея, кровят,
Становятся к неизлечимостям в ряд.

Сходный с патетикой язв лейтмотив
Проходит по жилам ночных перспектив.

Жалок сомнительный новый почин
Застарелых и слепнущих первопричин.

Каждый, сбивчиво не попадая в струю,
Задастся вопросом: на том ли стою?

Придется панический вывод принять —
Что душно и не на чем больше стоять.

Предчувствует хитросплетенный баланс
Праведных круглых нолей ренессанс.

Пешки жертвуют самость на благо ферзя,
Так их затупила, формуя, фреза.

Воздвигая картины идиллий, мольберт
Сохраняет в основе подлог-трафарет.

Каждый, зная себя по верхам, наобум,
Утешается: «cogito, ergo sum».

Горячечной мглой обливается мысль,
С ней немыслимости неизбежно стряслись.

На птичьих правах обитает аскет,
Храня в заповеданность волчий билет.

В брешах, пронзивших убыточный быт,
Бесчеловечность идей шелестит.

Ничейные правды меняют маршрут,
Соблюдая ничейности твердый статут.

То, что далось себя так породить,
Жует западня между быть и не быть.

Там цветочные грезы буравит пчелиное жало,
Тепловое крещение лечит с грехом пополам
Медовые раны. Колышется радуга на пьедестале —
Гармонии вод кочевой митингующий шарм.

В дымке июня роятся клубы переливчатых истин,
Избегают входить в парадигмы седых тропосфер,
А под инеем всем безразлично, куда кто зачислен,
Грациозно светла неподвижность озимых манер.

Там цветные фонтаны хранят ДНК океана,
Превращаются струи в подобье неистовых струн,
Когда в мареве сдвинется и директивно, обманно
Царским трезубцем помашет латунный Нептун.

На закате кровавятся мрамор и стекла вольера,
Что пустует давно, но в нем воздух опасно дрожит,
И в красном углу золотое перо шестикрылого зверя,
Пока петел не крикнет, в эмульсии лунной лежит.

Там аллеи, сужаясь, впадают в целинные тропы,
Что ведут по ту сторону празднества или добра и зла.
У обочин хранят заболевшую тайну античные гроты,
В щелях – для помазаний инфекционных смола.

Фруктоза сластит шифрограммы Аида, Эдема.
Благолепные радости истово реют с грехом пополам.
Дорога того, кто от всех воплощений отъемлем,
Огибает сколоченный из баснословностей храм.

Афинские позы атлантов
Колыхнулись на зов Сирен.
Проповедует на эсперанто
В неоновом сне манекен:

Сентенции не натуральны,
Отливают слегка серебром,
С экземами антиморали.
Превращаются омы в ОМ,

Выделяя флюиды блаженства,
Разделяя с богами эфир.
Из греков в варяги наследство
Олимпа несет Сатир.

Теолог забыл вещий тезис,
И десятки готических игл
Колют совесть его. А генезис
Нагнетает напевы Лилит.

Каракули позелененья
На металле эпических лат
Обету, что выполнен чернью,
Нежелательное говорят…

Гейзер Кастальский, глетчер
Алхимии не успевают
Впотьмах заключить пари.
Увядают неона свечи,
Атланты к Сократу взывают,
И, клеймя манекена плечи,
Восходит диктат зари.

Розовеют следы заблудившихся джиннов и грифов
на темнеющих склонах, озерах, остывшей золе.
Над шатрами летают во сне баснословные скифы,
стремятся из гущ кабалы – на стезю к каббале.

У проселочных идолов – гнев и морщины на лицах,
на торсах – отметины вьюг, фимиама, хрущей,
даже горбики вышних субстанций грозят развалиться
по занимательной логике здешних вещей.

Камни хранят в микропорах скупые остатки
твердокаменной эры и гулких железных эпох,
а к шершавой поверхности эпидемический, сладкий
ошметок османских пиров инфантильно присох.