Галина Болтрамун - Стихотворения

Татуировки трепещут на коже с оттенком олифы,
нарастает монист, амулетов, узорчатой утвари звон.
Отрешась от сновидческих грез, баснословные скифы
у грозных наскальных фигур отбивают поклон.

Солнце – куратор в тенетах вселенской интриги —
ниспошлет прописное количество энергетических мин.
И стрелы взметнутся, и кони пожар перепрыгнут…
В капище пресуществится под язвами адреналин.

Сокровенно молчат на санскрите
Брахманы, их сателлиты,
Знаменуя маститость элиты.

За пыльным щербатым углом
Продажный пигмей или гном
Демонстрирует свой Рубикон.

Вдохновенно молчат на латыни
Над собором Петра серафимы,
Знаменуя «вовеки и ныне».

В таверне мерцает софит,
В дыму возле кариатид
Гладиатора профиль висит.

Дерзновенно молчат на жаргоне,
Рожденье зажав, эмбрионы,
Знаменуя спасенья бутоны.

От Адама копящийся прах
Взывает, в сернистых слезах,
К отмщенью на всех языках.

Совместимость души
с беспредельностью
Не доказана. Но понятна.
Телу выспренний зов пустотелости —
Как музыка сфер и набата.

С какой энергетикой связаны
Ума авантюрные токи?
В каждой критике чистого разума —
И мои чуть безумные строки.

В городах – золотые прелести,
А уродливости – железны.
Глаза мимо них нагляделись и
Отражают косые бездны.

Под сердцем огонь
бессердечности
Регулирует качество пульса.
В подоплеке моей человечности —
Свято место темно и пусто.

Совместимость моя
(ну с чем же?)
Не доказана. Но понятна.
У отверженств – запах блаженства.
Отрицание – им же снято.

Переступаю любовь и коварство отчизны,
Все свое контрабандой в чужой монастырь заношу.
Посох – смычок заразительного экстремизма —
Осязает подшитый блуждающей блажью маршрут.

Стальным соловьем заливается рупор имперский.
Белых ворон вдалеке лебединая песнь.
В «Тайную вечерю» на знаменитейшей фреске
Вхожу, чтобы переиначить духовную взвесь.

Самую суть верноподданных догм и канонов
Отдаю трудовому оккамовскому ножу,
Выворачиваю наизнанку гербы, эталоны,
Их неприглядности мировоззрению преподношу.

Превышаю лимиты и скорости самопознанья,
Клином Ничто выбиваю ничтожности клин.
На истом пути бесконечного предначертанья
Мелькают сезонные пятна условных кончин.

Меж готических шпилей бушуют святые интриги,
Форс-мажор пеленает улыбчивое естество,
Возле Фауста остановились прекрасные миги,
Дремлют в искусственном, нетиповом статус-кво.

В сообществе с Дао на что-то в себе наступаю,
Тревожно пульсирует то, что нельзя бередить.
Меж пороками сердца и зовами крови петляя,
За иголками совести тянется нервная нить.

Дико выросшие проценты
И прижимистые дивиденды
Вносят в лихо свой траченый фунт;
Напыщенные постулаты,
Преподобия сертификаты
Тем же миром помазаны, лгут.

Над театром абсурда-психоза
Примадонною Долороса
Поднимается черный штандарт.
Любви треугольник на сцене
Юлит в утопической пене,
Обращается в черный квадрат.

В медных чертогах колосса
Стальной прототип Барбароссы —
Во главе оловянных солдат.
В слезной жидкости супервандала —
Безлюдных открытий накалы,
Сверхлюдских истерий конденсат.

В небе шарящие искусства
Сублимируют резь от укусов
Клыкасто-хвостатых комет.
Зверь, что рушит души ренессансы,
Имеет немалые шансы
И с каждой душой тет-а-тет.

Владыка маеты – тиран и шут —
Казнит и милует по липовому праву,
Внезапно рвет накатанный маршрут,
Поменяв коней на переправе.

В моменты переломные горят
Факелы дебютных оппозиций;
Кесаря слепой электорат
Очередною пифией снабдится.

Переменные, измену утаив,
Поднимут боевые транспаранты,
Куда вольют обманно лейтмотив
Извечные-увечные константы.

Стихийных реформаторов хмелят
Азбучных святыней перекосы,
Неписаный обветренный формат
Заблудших иноверческих колоссов.

Тени в красно-розовых рубцах
Закатных собираются на вече.
Колеблются в сиреневых дымах
То бисер для игры, то мат и шах,
То, расщепляя атомы в руках,
Новейший Игроман Предтеча.

Верхние ноты берут возле рухнувших стел ренессансы,
Там же басит заунывный гобой декадентской мглы.
Выходят крылатые звери невиданного окраса
Из больных сновидений и плавают в звездной пыли.

На жемчужном болоте скитается в полночь поэма,
Рассыпает эклектику миссионерских цариц-лебедей;
Флюиды их яркой ментально-сакральной экземы
Пробирают безмозглую нечисть до мозга костей.

Фасады реалий эффектно украшены и непрозрачны.
Подоплеку явлений не вскроет консилиум линз,
Точек зренья, заочности. К общей большой незадаче
Добавляется микроскопичных мутаций каприз.

Оседают на скорбных пристанищах блестки Селены,
Сгустки горячего хаоса – злых провозвестников шлейф.
И снова на яшмовой топи содействуют скрипке поэмы,
Шествует мерно гекзаметр – титанствующий корифей.

Уникальны разгары красот на помпейских руинах.
Высказавшись, почивает на кесарских лаврах латынь.
Патологию ценностей, для возрожденья хранимых,
Маскирует изящно поэтика рукописей и лепнин.

Много варварства вымыли из населения римские термы,
Но в сплетении солнечном – ржа первозданной поры.
Жонглируя высокопарностью, вновь воспевают поэмы
Дивность развалин, где маялись всуе колы и дворы.

Я путник, я странник на странной Земле,
Еду в Ауди, Тойоте, Пежо, Шевроле,
Бреду по касательной или косой
В унтах, мокасинах, лаптях иль босой.

Вечность руль мой на Млечный наставила Путь,
Суета зазывает в беспутство свернуть.
Нося на челе той и этой печать,
Несусь «исключенное третье» искать.

Километры летят, как когда-то Икар,
Маневрируя в шоу, огибая кошмар.
Имея вполне адекватный резон,
Отрицает возможность движенья Пиррон.

Как бы там ни было, ветры гудят,
Столбов верстовых охмеляет парад,
Поднимается патриархальный шлагбаум,
Pater noster течет по горячим губам.