Александр Гранов - В провинции у моря. Книга первая (1998–2014)

Так уж водится, что мертвые сами
Хоронят своих мертвецов. У Творца же
Все живы. Потому прощальный Амен
Не старт поминального эпатажа.

Возьмем похоронный марш у Шопена
Всего лишь часть вне контекста Сонаты
Фортепьянной, из части третьей тема.
Дуют ее в тубы, сделав утраты

Символом, аксиомой конечности.
Кто услышит за трубными звуками,
Что души стремятся к встречи с Вечностью.
Навсегда порвав с Земными муками…

В рассветной тиши: «Та дам там, та дам там»,
Ползут полутени по зыбким кустам
Сливаются в звук: «Та дам там, та дам ти»,
Чтоб душу под горлицу в Вечность ввести.

Всем сложат руки одинаково в гробу,
Сокроют крышкой озаренья блики.
Предав земле ошибки и улики,
Прокладывать к холму не поспешат тропу.

Как одинаковы глазницы в черепах,
Как отличить скелеты друг от друга,
И коль высокою была подруга,
Введет в ошибку червем выеденный пах.

Мы одинаковы в останочной красе,
Но что мешает здесь быть разноликим,
Не превращая радости в улики,
Самим перед собою быть всегда, везде…

Дана возможность здесь нам проявить себя,
Служа не идолу или кумиру,
Чтобы на одре расставаясь с миром,
Смирясь, его покинуть все и всех любя.

Что радостнее дара быть самим собой,
Не утешаться фигою в кармане,
Когда никто не предан, не обманут
И ты в согласии с своей земной судьбой.

Телефонный зуммер сотово-мобильный,
Средь листвы весенней кенаром поет.
Перелетный странник, отмахавший мили,
Беспилотный вестник, чей-то страсти взлет.

Начинает тихо, исподволь, негромко,
Серой скромной птичкой, что в тиши ночи,
В контражуре лунном, среди теней ломких,
Вторит звезд дыханью трепетным – очнись…

Трепетным и скромным, пощадившим уши,
И, возможно, нервы, как уж повезет,
Тоненько, невзрачно… Кнопку жми и слушай,
Что судьба готовит и куда ведет.

За каким порогом, по каким порокам,
По каким ухабам, дней недолгих бег.
Сбудется ль все сразу иль по мелким крохам,
Гладкою дорогой иль тропой без вех…

И придут ли силы, чтобы сердце страстью,
До минут предсмертных билось и звало.
Кто-нибудь ответит, что такое счастье…
Это когда зуммер не приносит зло.

Пушкин, но не в летном шлеме,
День шестой, шестой и месяц,
Только в веке двадцать первом,
Год двенадцатый струится…
И зачем-то, вдруг Венера
Свой проход вершит по диску
Греющего нас Светила,
С безразличием конфорки…

И проход последний этот
В веке нынешнем и в нашей,
Не изложенной нормально,
Без утильных «быть и должен»,
Жизни или лишь попытки,
За пределами импринтов,
Ощутить тоннель свободы,
Что скорее всего нонсенс,
Просто, по определенью.
Как в тоннеле быть свободным,
Это доля лабиринта,
Свыше в нем заложен выбор.
Ничего, что надо носом
Натыкаться на ошибки.
Можно обвинить принесших
Векторы, хоть направленья
Оперевшись на импринты
Сами избирали, волю,
Всю свободу изъявленья,
Проявляя в лабиринте…

Но порою некто хитрый,
Под покровом ночи сапой,
Тихо, как колечко дыма,
Исчезает вдруг из жизни.
Вроде бы искусным словом
Убаюкан, успокоен,
Жил без тени суицида,
Оказался упокоен…

Александр Сергеич, здрасте,
Вам сегодня уже двести
И тринадцать лет за ними,
Вы-то точно не свалили!
Кстати, также вот шестого,
Пережив вас лет на сорок,
Деток ваших отчим помер,
Заменивший вас в постели…
Кто-то скажет, мол, случайность,
В том что в этот день родился,
А преемник умер в этот
День июньский благодатный.
Не имею зла к Ланскому,
Он взрастил Его потомство.
Интригует лишь случайность,
Нелокальностью интриги.

Не просто осень, а октябрь,
Дрожит разжиженным туманом,
Тоскою растворяя явь,
И обнажая лета драмы.

Стоит уныло дельталет,
Молчит мотор, поник пропеллер,
До лета отложили взлет,
Пред ним закрыли в небо двери.
Его удел покорно ждать,
Стоять и ждать, вздыхая часто,
Когда июня благодать,
Его одарит взлетным счастьем.

Да, здесь пока, увы, октябрь,
Дождинок капли, лужи, лужи…
На юг пернатая вся тварь,
Летит, чтоб убежать от стужи.

Летит, боясь прервать полет,
В движенье крепнет крыльев мышца.
Все двигаться должно вперед,
Чтоб не было застоя в мыслях.

Чтоб притяжение Земли,
Ее условности и тщеты,
Бессильны были для Любви,
Чтоб Неба обрести Заветы.

Чтоб силу обрести в Любви,
Чтоб Неба обрести Заветы.

Век писчую уже сменил на комп,
Но я сливал в ночи, сливал украдкой,
Не в писчую сливал, сливал в тетрадку,
Скопившийся в душе досады ком.

Но как ни строй из черных литер цепь,
Как не старайся разорвать оковы,
При приближенье отступает цель,
А путь любой достаточно условен.

Спасенье в этом, видно, от потерь
Несбывшихся надежд, от тщет желаний…
Хоть говорят – стучи в любую дверь,
В паденье тоже есть очарованье.

Подарок затуманенных небес,
Шафрановый оттенок нищей схимы.
Ужель в служенье превратится стресс…
И для других в санньясе просто сгинем.

От охватившей сердце пустоты,
Сковавшей силы утомленной мышцы.
По чину эпитафия, цветы…
И все по кругу, будто только вышли,

Так, ненадолго, не захлопнув дверь,
Для тех кто следом, чтоб оставить доступ,
Придет. Вот точно, что придет Апрель,
А в нем Телец озвучит свою поступь.

На стыке с Маем заострит рога
И поразит не только сердце – душу,
Хор из Наббуко грянет под орган,
А мы сквозь слезы будем его слушать.

Под звуки Верди думать сквозь слезу,
Ее глотая, валерьянку к ночи,
За что судьба на нас имеет зуб
В прилично иудейской оболочке…

Все перемены неизбежны.
От дефлорации до..лядства,
Своё диктует всем промежность,
Не действует в той зоне клятва.
Залога нет в паха (бной) сделке,
Плати по счету ли, Корану,
У всех..лядей одни проделки,
Секс не считается обманом.

Им надо это для здоровья,
Чтоб в тонусе держалась мышца,
С любовью можно, не с любовью,
Но чтоб вошло, а семя вышло.