Константин Кадаш - Шаманархия и ее нагвали

Деньги – как агенты принудительной атомизации, —
Связывают разумы по факту их кастрации
Иллюзией потребностей/мерой оптимизации;
Эмпатия вне оптики истории сакрализации.

Диктат медиавируса в себе содержит логос,
Ведомое смирение мышления как топос/
Контроль манипулирует каждой вульгарной логикой;
Предельность деструктивности – крайний рубикон.

Черные волшебники слепы от рожденья,
Длят свою материю, но лишены движения;
Плоть от плоти пасынки умышленные алчности,
Иерархичность похоти – данность без-образности.

Спящий под травою цвета
Спелого лета,
ощути вес земли на лице своем,
вы/
любленном,
Вылепленном, точно
Сонная, выпотрошенная незабудка
Из неслучившегося детства, из
Пластелиновой, выдюженной души —
Ясной и неторопливой,
В тепле которой – комочком плоти,
Вязкое эго (беспробу_дно);
Нетерпеливый, тело знал
На вкус – то,
что солоно, тихо,
Точно лес; не_чай,/но
Хмельно
В уголках губ, на выдох и на
Кончик языка – словом
«каждый»,
Кажымый,
Подхваченный с осеннего
Листа.

Мы говорим друг с другом на языке воды,
Помнящей плотность Леты, сады,
Росшие вдоль её берегов…
И речи этой потоки несут имена друзей, врагов,
Но безымянны сами, как, в принципе, каждый знак,
Чужой нанесённый рукою, смертны как присный всяк.
Беспомощны, точно безликий бог
В машинерии сада/ада отбывающий срок.

Земля раскрытая вокруг себя лежала.
Здесь: падали небесные тела отвесно,
И мы смеялись над зверячьей статью
Напрасным смехом поперек кромешно.

Я не смиряю свои силы.
Смиряешь ли свои ты силы,
Так соблюдая четкость линий?
Я мира знаю параллельность —

В том геометрия сознаний.
Настырники мои смешные
Своих песков ведали тяжбу.
Я пуст меж вас и неизбежен.

Вдоль озера сидят красноармейцы,
У рыб озерных учатся молчанью.
Меж ними труп и труб безбрежность,
Приру'ченных к недвижности и неба осязанию.

Мы меж сознаний отражений бродим
И мира плоскость трогаем руками.
Мы учимся прислуживать наощупь.
Наш нежный мозг истоптан сапогами.

о-сексуальные происшествия и орбитальные круги.
в моей грудине стукает космический тамбурин…
звездной пыли тапиры прокрадываются по траве,
собой заселяя пустыню, положенную в голове.

пространство – сфера: внутри тибет, снаружи степь;
моргай и плавай, смотри и слушай: запретов нет.
открой все окна во все просторы и обезлич.
на перекрестке стоит не ангел, лежит кирпич.

там зазеркалье в разбитых стеклах на пустыре.
задерни шторы, в ладоши хлопай, дыши вовне
смешной котейка ныряет в землю, земля родит родник.
всё происходит само собою. алиса спит.

Теперь мы в церкви геда:
Тела своего
Узнавания и экстаза,
Убеждающиеся в подлинности
Прикосновения и языков вне слов.
Здесь, где открыты двери, и
Каждый – не замок, но ключ от
Всех возможных замков из песка и
Праха.
Теперь мы в церкви тела:
Видим волны,
Мы погружаемся в цвета все глубже —
Вплоть до исчезновения цвета.
Ты – свет, я – свет/ мы ищущие звезды,
Блуждающие вне потёмок, тени, помрачения,
Мы ведаем любви и революций
Доподлинную волю.
Мы утверждаем жизнь и благо,
Мы размыкаем расстояния
Всех космосов, пространства постигая,
Идущие за временем, с изнанки
Навязанных контролем коридоров.
Свобода быть —
Свобода оставаться
И ускользать, разъединяя стены.

Верным курсом от: огня, дна, дня
Семена анархии текут сквозь меня.
Желтоглазая чудь космосов ткани пьёт,
Тело склонно гнить, душа – живёт;

Вне цивилизации плоть левиафанова,
Точно червь нутро, жрет труху разума;
Создавая мертвых кодекс/контроля правила
Для тех, кто беспробуден – майю ландшафта навьего.

Я могу петь молчание, я могу пить медь;
Каждой жизни нить вплетена в общую сеть;
Каждый жест обладает достаточной силой
Для эволюции подлинной мира.

Я способно быть и способно стать,
Части лабиринта волю диктовать —
Каждый не мифа о себе продолжение,
Но самоорганизующаяся структура в её постоянном движении.

По дороге к вершине каждый мыслит себя убийцей;
По дороге к вершине каждый мыслит себя вершителем —
Перевалы хранят кости тех, кто спешил брать,
И их кости каменеют, становятся острыми зубцами над обрывами.

Что я всегда искал здесь – северных бабочек,
И находил: замерзших куколок, имаго, окоченевшие тельца;
Их крылья трепетали только во снах, которых я не помню,
В лучах солнца, аlеfшего по ту сторону вершины.

Машина разрушена, обездвижена, обездушена;
Мне душа дана, скорее, как отдушина;
Падал перьями и дёготью анимации
Из информационного хаоса посредством трансформации —
В анатомию, физиологию, механизма пластику…
Телу приданное – замкнута волна движением без цели, но по азимуту;
Ом-нама-то-нам дай дыма/
Самоходным планетарным машинам
Грудины впитать вдох/выдох-механику;
Глазам к нёбу неб вбирать неуловимость, архаику.
Лететь, о-без-долие
Над долом долин и продоль магнитного поля. Я
В металл и пластик новые души влагаю,
Преодоление эго границ полагая
Тем.

Алиса спит на ложе, собранном из костей Чеширского кота,
Спутанной колоды карт, разрезанных газет, утверждающих своё Всегда
В категориях если не статики, то мнимой вечности.
На скамейке в парке. Наблюдает сны о милосердии и человечности.

Мимо шагают карлики и великаны, фантастических существ стада,
Люди-сомнамбулы, люди-солдатики. Кожу её лица вспарывает слеза;
Застывает кристалликом соли в уголках губ.
Перелетные птицы бегут осени, замыкая круг.

В плоском мире персонажи оказываются живее людей,
Субъектней, сильнее, объективно злей (сам мир склонен к производству и утилизации смыслов/вещей).
Плоские люди захламляют телами выдуманный Вавилон,
Отождествляя себя с персонажами, чтя их закон, свой загон, вписываясь в сон.

Плотоядный мусор штампует клоны идеологий, смыслов, идей,
Пожирая себя же: полое тело без органов, слепленное из людей.
Алиса спит сном всех мертвых, но её беспокойное сердце всё ещё бьётся.
Однажды – возможно – она проснётся.