Виктор Кротов - Капризное счастье существования. Свободные трёхстишия

© Виктор Гаврилович Кротов, 2017

ISBN 978-5-4483-3001-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

На обложке картина Валерия Каптерева «Разноцветье».

Трёхстишию как жанру я благодарен за то внимание к жизни, которое для него особенно характерно. Трёхстишие похоже на преображающую линзу, которая выделяет подробности внешнего или внутреннего мира, не заметные обыденному взгляду. Подробности, которые меняют восприятие. Как искусные фотографии микромира показывают нам его скрытую красоту, так трёхстишие открывает неожиданное гармоническое сочетание земли и неба, радости и печали, понимания и недоумения, света и тени, сходства и различия.

Стихи, вошедшие в эту книгу, написаны с 1972 по 1984 год. Самый неустойчивый, самый раздёрганный период моей жизни, во время которого счастье – или видимость его – мелькало передо мной то в том обличье, то в этом, сменяясь переживаниями трудными и болезненными. В эти пёстрые времена так целительно было хоть на мгновение ощутить самоценность бытия, которой учит трёхстишие. Почувствовать, что как бы ни была капризна жизнь, в каждом из её прикосновений есть искорка чуда.

Мне довелось побывать во многих российских краях – и по любознательности, и по необходимости. Быть туристом я никогда не любил, любая командировка тоже превращалась в кусочек жизни. Всегда хотелось стать незаметным, чтобы люди не обращали на тебя особого внимания и оставались такими, как всегда. Растворение в окружении – в природе или в людях – всегда мне очень много давало. В 1973—1980 годах, когда были написаны стихи, входящие в этот цикл, это меня ещё и лечило от слишком личных пережи-ваний.

Но главное даже не путешествия. Они были лишь расширением тех мест, сельских и городских, где мне действительно довелось жить , много или мало. Тех мест, которые становились по-настоящему родными.

Надел старую телогрейку и сапоги.

Вышел размеренным шагом

под лихорадочный лёгкий снежок.

В моих краях

даже летний зной замешан на прохладе,

даже великая сушь помнит о дождичке.

Вечерний Суздаль.

Бугры крепостного вала.

Мальчики, играющие – в богатырей?

Вот ещё один город

пройден, высмотрен, общупан,

чтобы казалось, будто я его знаю.

Горбатые сугробами тротуары.

Улицы, искалеченные несколотым льдом.

Взгляды, устремлённые под ноги – под ноги.

Разглядываю,

разглаживаю взглядом просторы.

Словно глажу родную ладонь.

Играли на переменке: «Сыщик, ищи вора!..» 1 1 «Сыщик, ищи вора» – школьная игра (как сказали бы сейчас, ролевая), завершавшаяся наказанием проигравшего: щелбанами и пр.

О, эта жестокость малорослых мучителей

в школьных закоулках!..

Заснеженная тайга. Уральские горы.

Лесник на лыжах, подбитых оленьей шкурой.

В Москве ждут пирожки с яблоками.

Голуби падают с крыш

тяжёлыми серыми хлопьями.

Непогожая жизнь городов.

Кладу свой нетяжкий груз

на санки мордовской мадонны, 2 2 В Потьме, через которую я ездил на свидание с отцом, сидевшим в лагере, у московского поезда дежурили женщины с санками, чтобы перевезти багаж через посёлок к местному поезду. Эта услуга стоила полтинник – немного для москвича, но заметный заработок для местных.

старой и нищей.

Не мне быть судьёй своей родне

или защитником во что бы то ни стало.

Мне – помнить и любить.

Противник простеньких счастьиц

млею от удовольствия, услышав:

а бородинского сегодня не берёте?

Вчера – международное совещание,

сегодня – овощная база.

Фигуры русского перепляса.

По железобетонному карнизу новостройки

парочка голубей расхаживает так,

словно вчера встречалась на Дворце Дожей.

Золотисто-древесные разводы.

Листик фиолетовой тучи.

Красная брусничина.

Десять минут

постоять во дворе детства,

десять лет не виденном.

Под толстым слоем земли

нашел стёклышко последнего секретика

с потускневшей серебрянной бумажкой. 3 3 «Секрет» – так называлось детское развлечение (оно изредка встречается и сейчас): положить в ямку красивые бумажки или что-то ещё, закрыть стёклышком и засыпать так, чтобы только ты знал, где это находится.

День – как объятие самой радости.

Куда же подевались люди?

Пустынно и грустно.

Ветхий автобус

почти плывёт по российской грязи,

воображая себя кораблем.

Пёстрое стадо коров и овец.

Луг, берёзовая роща.

Только память городская.

Сентябрьский тополь —

воздушное жёлтое озеро,

плоскими каплями стекающее на землю.

Терпеливые деревья

по колено в осенней грязи.

Что ж, им не вытаскивать из неё ноги.

Насквозь прозрачная роща,

серый мартовский снег,

непонятное небо.

Что собрать в этом ландышевом лесу?

Букетик белоствольных берез?

Забираю на память.

Ваше Сиятельство Солнце!..

Ваше Превосходительство Гора!..

Ваше Величество Море!..

Пью утренней душой

солнце, растворённое в небе, —

обжигающий зимний напиток.

Весна играет в зимнее «замри».

Заледенели разливы.

Припорошены прогалины.

Весело и больно смотреть

на поэтесс и философов, метущих улицы

в золотой опадающей Москве.

Что это за мягкий пакет, мама?

А, ты сюда собираешь белую шерсть,

расчёсывая нашу любимую собаку…

Слава славянскому слову,

способному на чудеса,

великому в прошлом и в будущем…

Спит село Тимашёво

вокруг церкви

с покосившимися крестами.

Основной цикл этой книги объединяет стихи, написанные преимущественно в 1972 году (только последняя часть – в 1972—1974 годах). Это был, может быть, самый насыщенный год моей жизни. Я познакомился с Машей Романушко, а через несколько дней – с художником Валерием Каптеревым и его женой, поэтом Людмилой Окназовой, которые стали нашими близкими друзьями. В доме Каптеревых для нас возник целый новый круг творческого общения. Родился мой старший сын Саша. Я побывал в Новосибирске, Кишинёве, Таллинне и в других местах. Прошёл через несколько совершенно разных пластов переживаний. Этот год был – как жизнь среди жизни. Так что и счастья, и его капризов было предостаточно.