Виктор Кротов - Сегодняшний язык вечности. Свободные трёхстишия

© Виктор Гаврилович Кротов, 2017

ISBN 978-5-4483-3092-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

На обложке картина Валерия Каптерева:

«Солнце над Крымом».

Несмотря на то, что трёхстиший набралось довольно много, каждое из них становилось для меня отдельным событием. Иногда таких событий не случалось по несколько месяцев. Иногда они обрушивались лавиной. Бывало и так, что на какой-то период трёхстишия становились самостоятельным языком мировосприятия. В этой книге представлен один из самых цельных периодов такого рода. Но к нему добавлены и циклы из других времён моего тридцатилетия трёхстиший, так что мы ещё раз прогуляемся по нему целиком.

Наивно и самуверенно было бы считать любое своё трёхстишие написанным языком вечности. Это лишь символ общей устремлённости поэзии. Но символ, особенно значительный для данного жанра. Небольшое словесное пространство, свойственное свободному трёхстишию, побуждает к углуб-лённости смысла, концентрации образа, музыкальности фразы.

Вечность – неуловимое понятие. Никто из нас не обладает каким-либо стопроцентным знанием о ней, но мне кажется, что всякий человек полон намёками на её существование, на её причастность к нашей жизни.

Трёхстишие – не описательный жанр. Если люди для нас – «они», то мы будем разглядывать их холодно и отстранённо, даже если в нас и шевелится какое-то сочувствие. Если люди – это «мы», то всякая человеческая судьба воспринимается как часть общечеловеческой судьбы, а значит и нашей собственной. И тогда общение с каждым человеком подводит нас к сегодняшнему языку вечности.

Здесь собраны стихи 1973—1992 годов. Но это ведь тоже – как один день…

Уносимые одним течением

надолго ли мы рядом,

бросив свои вёсла?

Улыбнись старику.

Погрусти с ним.

Предложи партию в шахматы.

Удивляемся, что нас не любят,

и – вне себя от удивления и восторга,

кого-то полюбив.

Своим взглядам – как балованым детям —

мы позволяем

куда больше, чем самим себе.

Погрузился в презрение.

И стал беднее сороки,

радующейся всякому блеску.

Только б не быть мне открывателем закона

о том, что любовь

обратно пропорциональна квадрату информации.

Нас толкают, калеча, друг к другу,

а мы вырываемся.

Чтобы идти рядом.

У кого «люблю» звякает разменной монеткой.

Кто знать не знает этого слова.

А для кого это дыхание полной грудью.

Да нет, вовсе не за праздник.

За вас, мои милые,

с кем дадено его встретить.

Чем намагнитить сердце,

чтобы научить его поворачиваться

к полюсу несчастья?

Где ты?.. Где ты?..

Где ты?.. – Зов неприкаянных,

где второе слово важнее первого.

Мои детишки, мои любимые,

хочется научить вас любви —

и стать счастливым учебным пособием.

Сказать… да любую пустяковину…

и услышать в ответ неважно что…

В ответ! в ответ!..

Горе грубо и нетерпеливо бросает друг к другу.

Но ласковая зыбь разносит в стороны

и укачивает каждого по-своему.

Телефон звенит и звенит.

Всё равно кто… Всё равно зачем…

А если из прошлого? если из будущего?

Кто как, а я с умилением взираю

на романтиков, с умилением взирающих

на два сросшихся дерева.

Наш пещерный, косматый мир!

Где достаточно быть рядом,

а быть вместе – что это такое?

Танец приходов и уходов…

Признайся, когда ты счастливее:

когда входишь в свой дом или выходишь?

Страсть играет в любовь,

самозабвенно и пылко играет в рабство,

мечтая стать рабовладельцем.

Свет полон несусветных соответствий.

И суетливых стараний

свести их воедино.

Самое странное слово: «мы» —

для разъединённых фальшивое,

для соединённых лишнее.

Страшно ничего не ждущему.

Страшно ожидающему всего.

Они так боятся друг друга.

Узаконенность чувств унизительна, если

немножко веришь в законы

и немножко не доверяешь чувствам.

Безответная любовь

так безответственна,

а кто за неё в ответе – неясно.

По ночному пространству

стежки электрички,

сшивающей лоскуты пространства и времени.

Верно ли – не предавать предавшего,

надеясь, что он изменит своей измене?

Или лучше подальше, чтобы не заразиться?..

Белая ночь разводит мосты

и сводит людей, глядящих в небо.

Волнуется – и брызги стекают по граниту.

Расставлять точки над «i» просто,

если они чистые и не скользкие.

А иначе умаешься.

Ощутить себя остриём иглы,

сшивающей лоскуты жизни.

Проникать, чтобы соединить.

Отец мой, Гавриил Яковлевич Кротов, был самобытным и активным педагогом. Логика советской эпохи загнала его в лагерь на семнадцать с половиной лет. Даже когда он вышел, лагерь снился ему до конца жизни. А мне до сих пор помнятся наши свидания: трое суток в году, на протяжении которых мы пытались восполнить то общение, которого нам обоим не хватало.

Среди стихов этого цикла есть и написанные в 1974 году, когда до освобождения отцу оставалось ещё два года, и в 1988 году, когда уже прошло несколько лет после его смерти.

Он рядом – родной мой попутчик.

Его взгляд и рука – со мной,

на пути к нему.

В трёхвагонном поезде, как в ковчеге:

кто на свидание, кто на службу, кто отсидел.

Общее дыхание – узорами на стеклах. 1 1 В трёхвагонном поезде – тогда от Потьмы до Яваса ходил такой местный поезд.

Это ж надо – какое название!

Как было бы смешно,

если бы не дорога – от лагеря к лагерю. 2 2 Явас – посёлок, в окрестностях которого было несколько лагерей. Лагеря были направо и налево от ведущей к нему железной дороги.

Вышки, овчарки, охранники.

Горы паутинной проволоки у забора.

Тихо, как в деревне.

Не осталось даже пустого простенка,

где кто-нибудь когда-нибудь нарисовал бы