Алексей Камратов - Любовь моя – Россия! Стихи и песни

В роще гулять – не морока,
очи не выест роса»
Но за волнистой стеною,
спрятавшей связку дорог,
смех оборвался струною,
замер, забылся, продрог.
Там, у замшелого камня,
в мягком грибном холодке
землю ласкала руками
женщина в чёрном платке.
Свет, как с иконного лика
с ней воедино был слит.
– Тихо! – сказала нам – Тихо!
Сын мой вот туточки спит.
Так ли сознание глушат
взрывы и раны от пуль?
Строчки на камне: Павлуша.
Год сорок первый. Июль.
Год сорок первый. Начало
славных побед и утрат.
Женщину память качала
над колыбелью солдат.
Радуг цветные колёса
крыши зажгли на селе.
Полные сока колосья
кланялись в пояс Земле.

Вечер падал задумчиво
На тайгу и на нас.
Строчкам Блока и Тютчева
Втакт похрустывал наст.
Солнца палевый краешек
Плыл по руслу стихий.
Ты сказала мне: «Знаешь ли
Не люблю я стихи».
А в глазах червоточина:
– Отрекаюсь! Отстань!
Мне цыганка пророчила,
Звёзд с тобой не достать.
Я стоял, запорошенный
Угасающим днём.
Пахло мартом непрошеным
И крутым январём.
Ветер хлёсткой уздечкою
Солнца пыл остудил.
Ты ушла. Бессердечная,
Кем, за что я судим?!
Я зажгусь. Стану временем.
Я – твой первый маяк!
Ах, какая ты вредная!
Не моя. Не моя.

Великий Пётр, взломав окно Европы,
открыл Россию чуждым языкам.
Не знал, что загоняя мир в окопы,
внесёт раздор по будущим векам.

Век девятнадцатый – всех учат
на французском…
И Франция отправилась в поход —
поймать кураж побед на поле русском,
а получилось всё наоборот.

Двадцатый век – Русь учат на немецком —
и Геббельса не тянут за язык —
«Москва взята!» В Берлин вернулись греться,
язык Германии одев на русский штык.

И вновь беда – все языки смешались:
иврит, японский, хинди. Боже мой!
Когда же коммунисты наигрались,
«любовь в кустах» закончилась войной.

А впереди маячил двадцать первый.
Прошли «Афган», английский подоспел —
насильно потрепав арабам нервы,
он прочно на российский рынок сел.

Великий Пётр не вычислил последствий
Трёхвековой войны. За кем бежим?
Второй язык, который учим с детства —
наш друг и враг… Не верь словам чужим.

Пускай весь мир могучий русский учит
и знают те, кто властвуют в Кремле:
российский слог – правдивый, ёмкозвучный
был, есть и будет Главным на Земле.

(зарисовка по пути)
Жизнь бьёт ключом
и всё – по голове.
Но я тут – ни при чём —
в карманах нет «лавэ».
А в «телеке» кино —
богатая страна:
кто – в Канны, кто – в гумно —
не жизнь, а стремена —
попал ногой не в такт
и выбьет из седла.
Таков он, «русский тракт»:
то – в ров, то – в удила.

(романтика, которую пользуют
русские нувориши)
Из – под траков веером
сыпят звезды-снеги.
Мы довольны Севером,
что в пределах Меги.
Трелью, в небо брошенной,
даль располыхалась.
На гостей непрошенных
сыпет снежный хаос.
Речка Мега – в зареве,
ветер фиолетов.
Кажется, что заново
родилась планета.
И, качая пиками
буровые вышки
на тропу великую,
как туземцы вышли.
Войны им не ведомы,
но их путь овеян
яркими победами,
славой Прометея.
Рядом с Мегой – речкою
найден самородок —
люди вскрыли вечную
тайну Самотлора.
Сыпь, пурга лиловая,
с внеземных колодцев!
Есть планета новая!
Мы – первопроходцы!

Но куда там Нобелю
в новом русском ралли..?
Да планету новую
у людей украли!

Взлетают облака под облака,
берёзовая дымка пригорбилась.
Болотная страда не так плоха,
когда сдаётся разуму на милость.
Разбуженная рёвом тягачей,
вдыхая зыбкой грудью запах дыма,
из зимних выбирается ночей
Тайга, как на свидание с любимым.
Навстречу ей – весёлый и хмельной,
похрустывая ломким талым настом,
прёт экскаватор – труженик стальной,
ковшом весну и солнце заграбастав.
А кто же тот смутьян и чародей,
кто горизонт ломает взлётом вышек?
Он – самый-самый добрый из людей,
он рисовать портрет России вышел.

Опять весна звенит капелью —
стучит под окнами морзянкой
и красит пегой акварелью
сугробов рваные портянки.
и от тоски прилипла к телу
душа – желанная девица…
Но за «бугор» не улетела
её любовь – моя жар-птица.
А потому что в доме, рядом
живёт она (куда ей деться?) —
икона с материнским взглядом,
что Родиной зовётся с детства.

За витриной матовой
повар – курощуп.
В переулке Малковом*
комнату ищу.
А толпа колышется:
«Здесь жильё сдают?»
С мизерных до высших цен —
прописка и уют.
– Здравствуй, старушенция!
Сдашь ли уголок?
Я – не граф из Швеции,
мне тепла бы впрок.
Что? Пятнадцать новеньких?
Не хватил бы тик.
Я не принят Нобелем
в кооператив.
Не рисую денежек
с цифрами и без.
Ты на что надеешься?
Я – студент. Не Крез.
Трёшку сбавь, скаредина,
нет на те креста.
Буду служкой преданным
даже в дни поста.
Вишь, какой я – тощенький,
одинок, как перст.
Не боись за доченьку,
мне – не до невест —
сопромат и физика,
по утрам – рассол…
Профессура – изверги
высосали всё.
Тут ли до хорошего,
не до толстых баб.
Звать меня Митрошею.
Ты уж трёшку сбавь.
Порядили, сладили,
значит, поживём.
Оба не в накладе мы —
каждому своё.
Дел хороших мало ли,
я всегда им рад.
Переулком Малковым
вышел в Ленинград.
Прим.*Малков переулок – тусовочное место съёма жилья

(Зарисовка.)
За окном океан барракудит,
бьёт волной по душевной шкале.
Острова – материнские груди
приласкали меня на Земле.
Тенерифе – подобие рая
вдалеке от житейских забот,
человеческим чувством играя
вскрыл вулкан – сгусток «адских» пород:
Красоту и Любовь, и Причастье,
по-испански Фламенко и Страсть….
Я сегодня успешен и счастлив,
над природой почувствовав власть.
Мне с балкона, чьи крылья напротив,
Шлёт привет друг-художник Илья.
Не пророк. Он в полотна, как дротик,
кисть вонзает, легенды творя.
Русский мастер, художник от Бога,
он для мира не стар и не нов.
Тенерифе – земная берлога
для людей, как Илья Глазунов.
Много звёзд мировых отсияло
здесь, где месяц тормашками вниз.
Кто-то яро, а кто-то устало
правду шил из монашеских риз,
целовался с чужим капиталом,
рвал судьбы драгоценную нить…