Сергей Шевелев - Серебряный крест [СИ]

— Постой, постой… — Виктор с интересом посмотрел на юношу. — А ты с этой самой… как ее… Ягенкой, лично знаком?

— А то как же!

Это был шанс. Небольшой, но все-таки шанс.

— Тогда слушай… Когда она будет возвращаться, ты встретишь ее на дороге и узнаешь — что к чему. Основной упор делай на то, сколько шведов в корчме, есть ли у них пленная девушка и где она содержится. Только предупреди, чтобы она об этом разговоре никому… Как ты думаешь: ей можно доверять?

Митьша кивнул.

— Пан Анджей не любит шведов, а о царе Петре отзывается хорошо. Не думаю, чтобы он был рад тому, что чужеземцы у него в доме хозяйничают.

— Ну и отлично. Значит, на том и порешим. Тем паче, что выбирать нам особо не приходится. Только ты того… лишнего не болтай…

Солнце уже почти село, когда на лесной дороге вновь показалась Ягенка с наполненной продуктами корзинкой. Девочка быстро прошмыгнула мимо кустарника, в котором засели Лужин с Полозовым; часовые посторонились, и, спустя несколько секунд, белый сарафан скрылся за оградой.

— Узнал, дядечка, все узнал, — радостно сообщил вернувшийся Митьша. — Боярышню вашу в угловой светелке, что оконцами на болото выходит, держат с самого утра. Это для нее Ягенка на хутор бегала за молоком да творогом свежим. Так их главный повелел. А шведов, паненка говорит, в корчме сейчас дюжин шесть. А вот на хуторе, как она сказала — тьма тьмущая. Драгуны, панцирники, даже пушки есть.

— А сама, сама она Селену видала?

— Видала, как я вас сейчас вижу. Боярышня, как ее только привезли, наотрез отказалась с кем-либо разговаривать, сославшись на недуг. Ее в светелке и заперли, да караул выставили. Вот, пожалуй, и все… А насчет того, что паненка проговорится, не беспокойтесь: я ее на кресте поклясться заставил, так что будет молчать как мышь…

У Полозова сразу отлегло от сердца. Селена здесь, за этой оградой, жива и здорова. Вопрос теперь только в том: как ее вытащить оттуда. Но нет на свете ничего невозможного. Он весело подмигнул Митьше и Лужину.

— Будет дело! Подождем до темноты. А ну-ка, юноша, нарисуй-ка ты мне пока планчик этого заведения…

Еще днем Полозов обратил внимание на один из участков окружавшей постоялый двор стены, находившийся со стороны болота. Там, почти на самом углу, величественно возвышался могучий столетний дуб, со стволом не менее чем в два обхвата, являвшийся, по сути, продолжением ограды. Частокол примыкал к дереву с двух сторон, а с внутренней стороны располагалась конюшня, крыша которой была почти вровень с забором. Густая крона дуба наполовину скрывала крышу под своими ветками, образуя своеобразный естественный шатер. С внешней стороны ветви были спилены, но на высоте примерно около трех метров находился полутораметровый обрезок сука, забравшись на который можно бы было по ветвям перебраться через ограду и спуститься на крышу конюшни.

— Через час, после того как стемнеет, и начнем, — подвел итог Полозов. — Я проникаю за частокол, а вы оба — на подстраховке. Что из этого всего получится — не знаю, но попытаться надо. Веревка в наличии есть? — Поручик утвердительно кивнул. — Чудненько! Митьша, ноги в руки, и вперед, за веревкой, а мы пока посидим, за постами понаблюдаем…

Окончательно стемнело. Небо постепенно затягивало тучами; вот и Луна скрылась за одной из них, и лес сразу погрузился в непроглядную тьму. Лишь тускло горевшие у ворот факелы освещали небольшую полоску земли у входа на постоялый двор, да за высоким частоколом виднелись отблески догорающих костров.

— Только б парнишка наш в болото не угодил, — сказал Полозов, глядя на покрытое тучами небо. — Темень, хоть глаз выколи.

— Пустое, — успокоил его Лужин. — Он тут каждую тропку знает, не пропадет… — Поручик немного помолчал и, наконец, решился: — Ты, Иваныч, того… послушай… В общем — я с тобой пойду…

— Что-что?.. — Полозов с удивлением поглядел на собеседника. — Повтори, что сказал…

— А что слышал! С тобой я пойду, и все… Негоже одному на такое соваться. Ну сам посуди: что ты один сделаешь? И боярышню свою не спасешь, и сам голову сложишь не за грош. А вдвоем оно как-то посподручней!

— Да, велика сила! — усмехнулся Полозов. — При нашем виде все эти кирасиры да драгуны шведские заорут «мама, забери меня отсюда!», и разбегутся к чертям собачьим… Пойми, Егор, мне выбирать не приходится, ну а ты-то зачем голову в петлю сунешь? Я во все это дело, можно сказать, по глупости ввязался, а ты еще России послужить должен, государю своему и все такое… Да и несподручно, на мой взгляд, в амуниции твоей по заборам лазать…

Поручик на его слова только покачал головой.

— Не то ты говоришь, сударь мой. Хоть и недолго знаем мы друг друга, но уважать себя перестану, ежели в час сей тяжелый я от вас со спутницей твоей отрекусь. И картины те, из будущий жизни, что ты рассказывал… Дюже уж хочется, дабы так оно и взаправду вышло. А помирать мне, ежели чего, оно не страшно. Чему быть — тому не миновать, а дело мое — солдатское. Коль и на сей раз не спасет оберег мой — значит, такова судьба и нечего больше говорить об этом. Богу было угодно нас вместе свесть, вместе и будем до самого конца, и будь что будет…

— Ишь ты какой, — улыбнулся Полозов. — А про то, что я тебе рассказывал, поверил, значит?

— Да как сказать… Выше это все моего разумения. Это ты человек, я вижу, ученый, знающий, не то, что я — читаю только по складам, да пишу кое-как с ошибками.

— Тоже мне, нашел грамотея, — хмыкнул Виктор, в глубине души польщенный незамысловатым комплиментом. — А что это за оберег такой, о котором ты мне говоришь? Талисман что ли какой?

Поручик расстегнул кафтан и достал из-под рубахи уже знакомый Полозову крест.

— Видишь, — это он и есть. Кресту этому больше ста лет. По наследству он у нас в семье передается уж сколько годков. От батюшки он мне достался, а тому от деда моего… А к прадеду попал он в лихую годину, когда польские полчища на землю нашу войной пошли.

— Постой-постой… Это получается еще во времена Лжедмитрия и польской интервенции что ли?

— Истину говоришь. Подарила прадеду моему сию вещицу молодая боярышня — родственница воеводы смоленского за то, что он жизнь и честь ее спас, когда ляхи в Смоленск ворвались. Батюшка у воеводы конюшим был, а когда враги к самому городскому кремлю подступили и через крепостную стену прорвались, воевода прадеду поручение дал — боярышню эту спасти, что тот и исполнил по совести. Сам крепко поранен был, но увел девицу ту через подземный лаз, да к родне в Москву доставил.

— А воевода, с ним-то что приключилось?

Лужин перекрестился.

— Упокой Господь его душу! Хороший, говорят, был человек, и воин знатный… Спустился он в подвалы глубокие, да взорвал погреба пороховые. Сам погиб под обломками крепости, ну и супостатов на тот свет с собой прихватил немало… Ну, а крест сей с тех пор, у нас обосновался. Заклятье на нем лежит: кому он принадлежит — доживет до седых волос и починет в мире, окруженный родными и близкими. Может оно все и сказка, да до сих пор сбывалось сие предсказанье. Вот и меня Господь до сих пор хранит, а я, как ты понял, в разных баталиях побывал немало. Вот и на сей раз, надеюсь, все обойдется.