Кира Калинина - Змеиный медальон

Господи, как это всё далеко. В другой жизни.

Скоро он понял, что понятия не имеет, куда идёт. Сквозь ветви просверкивали солнечные вспышки. Скоро закат. Нет смысла искать плешину с осиным гнездом. Блошка не станет ждать до ночи. Надо возвращаться в сельцо.

Утром восходящее солнце было справа, то есть на востоке – так? И теперь – справа, но на западе. Вот пусть там и остаётся. Хорошо бы сориентироваться поточнее. Посмотреть, с какой стороны растёт мох, где ветки гуще… Да кто ж их разберёт! Дома он всегда находил дорогу в лесу без этих премудростей. Само собой. Может, и здесь ноги вынесут, куда надо?

– А, вот ты где, злыднев хвост!

Кешка только и успел – скинуть кроссовки, вытянуть ноги и зажмуриться. Он не спал, это точно, просто немного расслабился…

Блошка возник из ниоткуда, неслышно, как лесной дух. А в доказательство своей полной материальности устроил такой концерт с "растудыть твою через коромысло", что в ушах зазвенело.

Кешка попытался объяснить насчёт ос и гнезда.

– Да понял я, – отмахнулся Блошка, плюхаясь рядом на траву. – Но зачем ты по лесу, ровно заяц, петлял? Ос со следа сбивал, что ли…

Он пристроил между ног мешок, потянул завязки.

– Жрать хочешь? На, держи… И водички немного осталось.

Предложение было скудным: пол головки лука и краюшка хлеба.

– Лук разжуй и укусы натри, – посоветовал Блошка, – а то печёт, небось? Припрёшься домой весь красный да опухший, Маниська любить не будет.

Возражать не было сил.

– Мы сейчас пойдём назад, на ту поляну? – спросил Кешка.

– Чего ради? Нам тут разгуливать некогда. Из-за тебя и так дотемна не поспеем.

– Я там лук оставил, – признался Кешка. – И стрелы… Не помню, как выронил.

– Да хвороба с ними! Охотником тебе всё равно не быть. А лук твой годен только детям малым играться. Но тетиву я снял, – Блошка похлопал себя по поясу. – Добрая тетива. Ладно, хорош рассиживаться.

Морщась от боли, Кешка натянул кроссовки, пристроил мешок на искусанном плече и поковылял вслед за напарником.

Воздух посвежел. Небо окрасилось розовым, облака – лиловым. Блошкин голос сливался с голосами леса в сплошной нестройный хор и лишь изредка взлетал отчётливым соло:

– А вот у меня тоже, слышь-ты, было раз. Лисица к нам повадилась курей таскать, и мы с ребятами пошли её выслеживать…

Кешка и не думал, что охотники так любят трепаться. Блошка травил байки нон-стоп: о встрече с медведем, о стычке с росомахой, о том, как зимой он переждал буран в обнимку с одиноким старым волком.

– …дто почуяли, – долетали до слуха обрывки фраз. – Я за ними версты четыре гнался… хорошо прицелился… наповал… Эй, ты чего, как неживой? Нагоняй!

Рыжий замедлил шаг, поджидая Кешку.

– Дотемна не поспеем, так, может хоть к полуночи, ежли мешкать не станем.

– Да объясни ты, в чём дело-то! – Кешка остановился, скинул с больного плеча мешок. – К чему эта гонка? Ты сам говорил, что на неделю уходил из деревни, в лесу ночевал, и ничего.

– Но не в Краснухину пору! – Рыжий аж подпрыгнул от возмущения. – Дурак ты, что ли? Ужли не знаешь… А и правда, не знаешь, поди?

Кешка энергично помотал головой.

Он ждал рассказа в духе Маниськиных легенд о богах и героях, но Блошка изложил самую суть – как её понимал. Красная Луна восходит раз в два месяца, держится на небе неделю, и именно в это время прилетают ракены. Откуда, злыдень их знает. Говорят, с Той Стороны. С Кешкиной или с какой другой, его, Блошки, не касается. Опасные твари, ростом малость пониже человека, а крылья в два раза шире размаха рук. Любят атаковать слёта, но и по земле неплохо бегают – как люди, на двух ногах. Когти у них – что у взрослого медведя, дыхание помрачает взор и рассудок. А крик – вроде человеческого смеха, только жуткий, на много голосов. Чем полнее Красная Луна, тем выше риск напороться на ракенов. Ну а пока Краснуха только прирастает…

– Авось, пронесёт, – закончил Блошка беспечно, а потом вдруг сделал свирепое лицо: – Вот ежли наших оленей волки сожрали, пока я за тобой по лесу бегал, самого тебя завтра на вертел насадим!

К счастью, добыча, спрятанная под валежником и еловыми лапами, осталась нетронутой. Рядом крутились две поджарые лисицы, но стоило Блошке вскинуть лук, как метнулись в разные стороны два рыжих вихря, закачались ветки.

– Так-то!

Блошка разгрёб завал – олешки под ним показались Кешке совсем маленькими, но примерно одной величины.

– А где оленёнок?

– Какой оленёнок? – не понял Блошка.

– Я думал, это оленёнок с матерью.

– Сдурел? Мы сосунков не трогаем. Ну-ка давай, нагибайся. И – взяли!..

Села на загривок душная мохнатая тяжесть – ничего себе, маленький! – Кешка крякнул, с трудом выпрямляясь.

– Ничего-ничего, – ухмыльнулся Блошка. – Думай, как завтра обедать сядем, и ты первым себе кусок выберешь. Так у нас заведено. Кто добыл – тому и право.

Он шёл впереди, и рыжеватая, в пятнышках, туша на его плечах подрагивала в такт шагам. Голова Блошкиного оленя свисала на сторону, с неё глядел мёртвый немигающий глаз. Кешка старался дышать ровно и не думать о том, что поклажа, давящая на плечи, шею, спину, тёплая из-за шёрстки, – такой же труп, и шея у этого трупа разворочена стрелой и заляпана чёрной, застывшей теперь кровью.

Небо над головой поблёкло, среди деревьев сгущались сумерки. Тускло проступала Зелёная Луна – надкусанный блин, еле заметно розовел серпик Красной… Звуки леса изменились, стали таинственными, жутковатыми. Темнело на глазах. Кешка едва различал Блошкину спину с поперечиной оленьей туши. Кожу щипало от пота, поясница затвердела, а топать им ещё ого-го…

Стволы расступились, открыв обширную поляну, и будто вспыхнул ночник в тёмной комнате. Зеленуха сияла щедро, серебря траву, розовый месяц тоже старался изо всех сил. По открытой местности при таком освещении можно идти всю ночь, не то что по лесным дебрям!

– Может, тут и заночуем? – предложил Кешка.

Хотелось скинуть с плеч мучительную ношу, распрямиться, упасть в траву и глядеть на звёзды, не перечёркнутые решёткой ветвей.

– Только не на открытом месте, – отрезал Блошка.

Что-то тёмное чиркнуло по рогалику розового месяца – большая птица? Или показалось?

– Бросай оленя, – произнёс вдруг Рыжий севшим голосом.

– Ты чего?

– Бросай… и беги в лес. Ракен!

Уши заложило от пронзительного свиста, по затылку пробежал холодок.

Кешка кинулся к чёрной стене деревьев впереди, не понимая, отчего движется, будто сквозь воду, почему ноги так трудно отрываются от земли… Мощный толчок бросил его ничком, и он зарылся носом в траву, придавленный грузом и запахом смерти.

– Беги-и-и! – звенело в ушах.

Спасительная тень леса, распластавшись на траве, тянула к нему колышущиеся руки. Он рванулся – за воздухом и свободой, выпростался из-под оленьей туши. Нога угодила в ямку, невидимую в зыбком свете двух лун. Он упал. Глянул вверх: ракен был совсем близко, совсем низко. Такими в фильмах ужасов изображают химер или горгулий. Кожистые крылья со свистом взрезали воздух, на длинной, почти драконьей морде горели глаза – будто посадочные огни самолёта. Лунные блики играли на обнажённых клыках.