Юрий Гельман - Минтака Ориона

– Да нет, глупая, с этим у меня как раз все в порядке.

– А что ж тогда?

– Здесь, понимаешь, – сказал он и положил руку на сердце. – Здесь… пусто все…

Они помолчали. Наталья пристально смотрела на его сгорбленную от воспоминаний фигуру, женской своей интуицией понимая, что невольно задела какие-то глубокие струны души, отозвавшиеся в нем болью.

– Расскажи, – попросила затем тихо. – Облегчи душу.

– Рассказывать особо нечего, – сказал он. – Была у меня жена. Там, в Москве… в прошлой жизни…

Он поднялся, подошел к окну, отодвинул занавеску. Черная петербургская ночь взмахнула вороньим крылом.

– Ей не нравилось, что я много работаю и мало времени уделяю ей. Она хотела жить широко и вольно. А мне приходилось по десять-двенадцать часов в день стоять у мольберта. И однажды она просто взяла и ушла. В один миг собралась и ушла. Вот так.

– А ты ее сильно любил? – понимающе спросила Наталья.

– Не то слово! – воскликнул Сергей. – Она для меня была всем: воздухом, жизнью! Понимаешь теперь, что у меня внутри ничего не осталось. Сгорело все. Умерло.

– Понимаю, Сережа, – тихо так, душевно ответила Наталья и поднялась. – Ты не серчай на меня, ладно?

– Я и не серчаю.

– Хороший ты мужик, Сережа, – сказала напоследок горничная. – Сейчас таких нет. Я бы замуж за тебя точно пошла.

Она двинулась к двери – плавно, грациозно.

– Постой, – позвал он вдруг.

Она остановилась, не оборачиваясь.

– Ты действительно уходишь? Ты так тонко все понимаешь?

Она ждала, по-прежнему не оборачиваясь.

– У меня… целый год никого не было… – сказал он. – Я забыл, как это делается.

Медленно, чтобы не спугнуть искорку, едва только вспыхнувшую между ними, она повернулась к нему.

– Глупый, – произнесла тихо, почти шепотом. – А я на что?..

Картину Гейнсборо Алла Геннадьевна сразу повесила в своем кабинете. Это была небольшая, уютная комната с видом на синее озерцо, лоскут которого прятался в кудрявой зелени прилегающего к дому парка. Этот зеленый массив не принадлежал ей, а разделял несколько частных владений, расположенных неподалеку. Сюда приходили отдохнуть местные жители, у которых только и осталось несколько тропинок в лесу, да крохотный пляж на берегу водоема.

Алла Геннадьевна любила вид из окна своего кабинета. Этот почти нетронутый уголок природы и летом, и зимой радовал ее глаз девственностью своих очертаний. Часто, садясь к окну с книгой, она опускала ее на колени и подолгу смотрела вдаль. И плескалось в ее глазах в такие минуты целое море романтики, которое мало кто замечал. Она любила побыть одна – наедине с книгой или природой. «Гуттенберг наверняка был мизантропом, – как-то сказала она. – Он придумал книгу для того, чтобы избегать общества людей».

«Портрет герцогини Кингстон» Игорь увез к себе домой. Временно, конечно. При ближайшем рассмотрении оказалось, что рама картины находилась не в лучшем состоянии. Вертикальные брусья немного искривились от времени, появились щели между рамой и полотном. По словам брата, дерево, из которого когда-то делалась рама, было не до конца просушено, вот почему с годами произошла подобная метаморфоза.

– Это несложно исправить, – сказал Игорь, успокаивая сестру. – Три-четыре дня, и я все сделаю. У меня есть заготовки для рамы очень похожего профиля.

– Ну, хорошо, – согласилась Раменская. – Считай, что у тебя есть неделя.

На следующий день после возвращения из Лондона Игорь взялся за дело. Он жил в Кузьминках, неподалеку от кинотеатра «Высота», в трехкомнатной квартире на восьмом этаже. Квартиру эту два года назад купила для него Алла. Одну из комнат хозяин тут же после вселения сделал мастерской. Он жил один, места ему вполне хватало.

И вот теперь, расчистив большой стол, на котором обычно Игорь изготавливал рамы для своих работ, он аккуратно положил на него полотно, за которое несколько дней назад были уплачены немалые деньги. Тщательно обследовав места скрепления вертикальных и горизонтальных брусьев, Игорь обнаружил под слоем потемневшего лака тонкие металлические скобочки – по две на каждом углу. Обычно детали рамы склеивают, а скобочки ставят лишь на время, пока хорошо просохнет клей. Тот факт, что временные детали остались не снятыми, навел его на мысль, что картина могла писаться в спешке. То ли готовой рамы не было под рукой у мастера, то ли заказчик не мог долго ждать.

Что ж, подумал он, готовая рама у нас есть, да и времени вполне достаточно. И он неторопливо стал снимать скобки. Когда последняя из них была удалена, рама картины стала заметно подвижнее, будто нарушились единственно прочные связи, державшие брусья вместе. Осторожно, чтобы не повредить полотна, Игорь отсоединил деревянные части друг от друга.

– Ух, ты! – воскликнул он, когда увидел, что под основным полотном картины было натянуто еще одно, как подложка. – Так раньше никогда не делали. Ну-ка, ну-ка…

И тут, бережно отделив основной холст от подложки, он увидел то, что меньше всего ожидал: между двумя слоями ткани лежало письмо. Точнее, это был один лист бумаги, сложенный вдвое.

«Послание с того света», – подумал Игорь и развернул тонкий белый лист. Он готовился прочитать на нем все что угодно – автограф старинного автора, рецепт каких-то красок, долговую расписку, спрятанную и случайно забытую кем-то двести лет назад. Но «послание с того света», как он его мысленно назвал, было написано на русском языке и, мало того, – его, Игоря, собственным почерком!

– Ох, ё!.. – только и вырвалось у него.

Он положил записку на стол, потому что заметил, как дрожат его пальцы. Стал читать, но буквы прыгали одна на другую.

– Черт! – выругался Игорь. – Мистика какая-то!

Он прошел на кухню, достал из холодильника начатую бутылку водки и налил себе полстакана. Залпом опрокинув в себя ледяной напиток, Игорь бросил в рот краюху хлеба и подождал, пока в животе не разольется приятное тепло.

– Ну, теперь можно что-то соображать, – сказал он себе и вернулся в мастерскую.

«Этот портрет леди Елизаветы Гарвей, или же герцогини Кингстон, написан в 1765 году в Санкт-Петербурге. Изображенная на нем женщина известна как…» – читал он, жадно перебегая глазами с одной строки на другую. Информации было немного, если не считать подробного описания драгоценностей, надетых на герцогиню. Этим, собственно, и ограничивалось послание из прошлого. Но больше всего Игоря поразила подпись, поставленная под историческим документом. Эта подпись состояла всего из одного слова, но слово это было – «Пузырек».

– Господи! Что происходит? – спрашивал он самого себя и не находил ответа.

Игорь снова прошел на кухню и выпил еще полстакана водки. Потом вышел на балкон и долго смотрел со своего восьмого этажа в дымчатую московскую даль.