Юрий Гельман - Минтака Ориона

– Но как это сделать?

– Все очень просто, – ответила леди Елизавета, чувствуя, что рыба клюнула на ее наживку. – У маркизы де Помпадур, как мне известно, есть навязчивая идея относительно фарфорового производства. А что, если вы, моя дорогая, предложите ей некий секретный рецепт производства удивительных изделий, привезенный из самого Китая – родины фарфора? Этот рецепт держится в глубокой тайне на протяжении двенадцати веков.

– Но как мне узнать этот рецепт? – воскликнула дю Шатле.

– Я дам вам его. Один мой знакомый, владелец фарфорового завода в Челси, недавно за огромные деньги выкупил этот секрет у самих китайских мастеров. Он совершил путешествие на восток именно за этим.

– Сударыня! – воскликнула дю Шатле. – Ваши безграничная щедрость и бескорыстие заставляют меня трепетать! Как же мне отблагодарить вас за помощь?

– Но ведь вы еще не дали согласия на подобную сделку.

– Что вы! Я готова на все!

– Хорошо, – спокойно сказала леди Елизавета. – Через неделю рецепт с подробными указаниями будет у вас. В качестве же благодарности я готова принять от вас в подарок золотые серьги, сделанные в виде капель воды, с вкрапленными в них агатами. Я видела эти серьги на вас две недели назад в королевском саду.

– Ах, это такая малость! – воскликнула дю Шатле, пожимая руки герцогине Кингстон.

Федор Степанович Рокотов был почти ровесником Шумилова. Его коротко остриженные волосы, от природы высоко поднятые брови и по-детски удивленный взгляд больших и грустных глаз делали художника значительно моложе своих тридцати лет.

А глаза его, как сразу показалось Сергею, были действительно грустны. И это уже было не от природы – от жизни, которая никогда и ни с кем не бывает однозначной. Сам Рокотов это прекрасно понимал. Но в нем, достаточно еще молодом человеке, никак не могло утвердиться понимание своей зависимости от обстоятельств. Ему казалось, что позиции, которых он добился в искусстве, позволяют поступать так, как того велит собственное разумение. И выговор, что объявлен был ему президентом Академии, прозвучал не только как унизительная фраза, а стал настоящей пощечиной, перенесть которую Федор Степанович не смог. И он собирал вещи. Он готовился немедленно покинуть Санкт-Петербург. Он бежал из этого серого города в белокаменную Москву – более спокойную, благообразную, более домашнюю, более – как он сам для себя определял – русскую.

За сбором баулов и застал его Сергей Шумилов.

– Вам кого? – спросил Рокотов, мельком взглянув на вошедшего Сергея.

– Наверное, вас. Дверь была отперта, иначе бы я постучал, – ответил Сергей.

– Располагайтесь, – просто сказал Рокотов, разведя руками и предлагая гостю самому разобраться в царившем беспорядке. – У меня тут сборы в дорогу, так что не обессудьте. Присаживайтесь, где удобно. Вы, собственно, по какому делу?

Все это Федор Степанович говорил, стоя на коленях и укладывая в холщовый мешок какие-то вещи – одежду, полотенца. В углу просторной и светлой комнаты стояли, должно быть, уже собранные чемоданы, два больших узла. Еще подпирал стену обернутый в плотное синее полотно и перевязанный крестом подрамник.

– Мне бы поговорить с вами… – слегка робея, начал Сергей. – Однако же я вижу, что только мешаю своим присутствием.

– Нисколько, – сказал Рокотов. – Я, знаете ли, давно привык делать несколько дел одновременно. Так что не обращайте внимания на мои сборы. Говорите, что вас интересует.

– Меня зовут Сергей Шумилов, я художник. Последние несколько месяцев помогаю работать Ивану Христофоровичу Сумскому. Живу у него же в доме.

– Это он вам и адрес мой дал?

– Он.

– Понятно, – многозначительно сказал Рокотов. – Неужели вас с извинениями прислал?

– Нет, я сам пришел. Я много о вас слышал, вот и захотел познакомиться, – сказал Сергей.

– Сколько лет вам? – спросил Рокотов.

– Тридцать два. Примерно столько же и вам, да?

– Мне тридцать один, и я предлагаю нам перейти на «ты». Знаете, я из крепостных, и никогда не был любителем салонного общения, когда седоусый генерал должен обращаться на «вы» к одиннадцатилетней девочке только потому, что она – графиня.

– Буду очень рад, – сказал Сергей. – Хотя обращение на «вы» всегда считалось на Руси признаком уважительного отношения.

– Возможно, вы и правы. Однако уважительное отношение к кому-либо не выражается ведь только формой обращения. Это, скорее, душевная расположенность одного человека к другому, и тут уж совсем не важно, как они называют друг друга. Итак, что же привело тебя ко мне?

– Дело в том, – осторожно начал Сергей, – что я знаю наперед всю твою биографию. Поэтому пришел специально, зная, что ты уезжаешь. Вот как раз о расположенности сказано вовремя. Поэтому я хочу немного успокоить твои волнения, связанные с уходом из Академии.

Рокотов поднялся с колен, отряхнул штаны, затем ладони. Прошел к столу, вытащил из-под него две табуретки и обе поставил посреди комнаты.

– Садись, – сказал с мягкой настойчивостью.

Они уселись напротив. Карие глаза против синих, короткие волосы против длинных, правильные черты лица против искаженных. Но, глядя друг на друга, они в эти первые минуты знакомства уже знали, что каждый из них беседует с единомышленником, с другом.

– Повтори, что сейчас сказал? – попросил Рокотов.

– Я сказал, что знаю всю твою биографию.

– Это не мудрено. Тебе могли рассказать в Академии.

– Нет, я знаю всё до конца твоей жизни.

– Ты что, колдун? Или дьявол? – с иронией спросил Федор.

– Ни то и ни другое. Я сейчас скажу тебе, но знаю, что любой бы за такое посчитал меня сумасшедшим. Я – человек из будущего, из двадцатого века. И твою биографию знаю из книг. А еще твои работы знаю, в том числе те, которые ты еще не написал…

– Гм, забавно, но не смешно, – ответил Рокотов. – Понятно, что каждый на моем месте посчитал бы тебя сумасшедшим. И еще – каждый бы, вместе с тем, спросил, сколь долог будет мой век. Я же не стану – не хочу.

– И правильно! – поддержал его Сергей. – Скажу лишь, что будет он достаточно долог и весьма успешен. Ты всю оставшуюся жизнь проживешь в Москве, напишешь десятки замечательных портретов. Москва ведь свободна от стеснительных придворных порядков. В ней ты найдешь себя и обретешь настоящее признание. В Москве ты станешь истинно свободным.

– До чего же гладко ты все рисуешь, – сказал Рокотов. – Самому себе начинаю завидовать.

Он лукаво посмотрел на Сергея. Было видно, что Федор не верит в слова Шумилова, но, в силу своей молодости и романтичности, решил подыграть собеседнику.

– Ну, хорошо, – продолжил он. – Предположим, я захочу услышать или увидеть подтверждение тому, что ты из будущего. Что ты можешь мне предъявить?