Юрий Гельман - Минтака Ориона

И вот в один из вечеров сентября в роскошный номер гостиницы «Аврора», что неподалеку от Лувра, где поселился Казанова, постучался портье.

– К вам посетители, сударь, – сказал он и отошел в сторону, уступая дорогу роскошной молодой даме в открытом на груди платье из розового панбархата.

Та величаво вошла в номер итальянца, поигрывая японским веером с павлинами на развороте, и, не дожидаясь приглашения, уселась на мягкий стул, стоявший у окна. Следом за ней вошел мужчина средних лет, одетый как аристократ, с тростью из слоновой кости, которую он держал подмышкой. Мужчина не стал садиться, а прошел вслед за дамой и встал у нее за спиной.

Казанова, которому не нужно было ничего рассказывать о женской красоте, обомлел, как только увидел неожиданную гостью. К его чести, необходимо сказать, что замешательство, если таковое случалось итальянцу переживать в жизни, владело им не более нескольких секунд. Наскоро поправив искрящиеся волосы на голове, откинув их назад, и подтянув иссиня черный галстук на шее, Казанова уже был готов к разговору.

– Сударь, – томным голосом сказала гостья, – мое имя Елизавета Чедлей, я – герцогиня Кингстон. Со мной мой друг, мистер Эндрю. Понимаете ли вы английский язык?

– Даже если бы я не понимал английского, миледи, я бы выучил его только затем, чтобы разговаривать с вами, – ответил Казанова, склоняя голову.

– Тем лучше, – сказала леди Елизавета и продолжила сухим и деловым тоном. – Слава о вас, синьор Казанова, опережает ваш приезд в любой город Европы на несколько недель. Мне хорошо известно, скольким женщинам вам удалось вскружить голову. И поскольку среди них было немало знатных особ, это делает вам честь, как человеку, владеющему в совершенстве искусством соблазнения. Но у меня, сударь, к вам исключительно деловое предложение.

Казанова, с его сливовидными глазами, орлиным профилем и мужественной линией губ, привыкший быть инициатором любого диалога, вдруг почувствовал свою второстепенную роль рядом с этой неизвестной ему герцогиней. Холодок пробежал по его спине, он хотел что-то возразить, но, наткнувшись на стальной взгляд Эндрю, осекся.

– Я внимательно слушаю вас, миледи, – сказал он тихо и добавил с осторожностью: – Но все-таки надеюсь, что после деловой части разговора мы сможем побеседовать в более мягких тонах.

– Это зависит от того, как пройдет наша сделка, – нисколько не поддаваясь обольстительным манерам Казановы, ответила леди Елизавета.

– Хорошо, – повторил итальянец. – Я слушаю вас внимательно.

– Итак, – начала герцогиня, – нам известно, что вы пытаетесь организовать в Париже, да и во всей Франции какую-то лотерею.

– Да, это правда.

– Сэр Эндрю, большой знаток по этой части, просветил меня касательно смысла подобного предприятия. Что ж, я действительно вижу выгоду в том, чтобы эта лотерея имела место в жизни Парижа. Но… вам пока не доверяют и не ссужают необходимой суммой денег, не так ли?

– Да, и это правда, – ответил Казанова.

– Мое предложение, – продолжила герцогиня, – состоит вот в чем. Я даю вам необходимую сумму денег. Заметьте, без процентов и долговых обязательств. Вы открываете свое дело и процветаете, как того хотели.

– Весьма заманчивое предложение, – ответил Казанова, настораживаясь. – Осталось выслушать и то условие, на котором вы делаете мне подобную услугу. Как я прекрасно понимаю, за всем этим что-то стои́т?

– Конечно, сударь, – усмехнулась герцогиня. – Мало того, как нам кажется, условие, которое я от вас потребую, нет, попрошу выполнить, доставит вам немало и приятных минут.

– Я сгораю от нетерпения! – воскликнул Казанова, сверкнув глазами.

– Мне хочется одной малости, пустяка, безделицы, – сказала леди Елизавета, пристально глядя на загорелое лицо итальянца. – Вам необходимо будет ненадолго съездить на родину, в Венецию, и привезти мне оттуда ножной браслет, который сейчас принадлежит синьоре Кальвассори, жене крупного банкира.

– Позвольте спросить, сударыня, – сказал Казанова, озадаченный предложением английской леди, – почему вам нужно именно это украшение? У меня в Италии восемнадцать знакомых ювелиров, любой из них посчитает за честь изготовить что-либо для вас, не менее прекрасное, чем самые лучшие в мире образцы.

– Сударь, – прервала его герцогиня, – мне нужен именно этот браслет из золотой пластины с восемью камнями по окружности. Так вы согласны?

– По правде говоря, я совсем недавно уехал из Венеции, где… разошелся в толковании некоторых законов с местным правосудием. Возвращаться обратно в тот час, когда меня могут выследить и арестовать… Что ж, сударыня, я готов рискнуть! Но знайте же и мое условие. Мы непременно продолжим наше знакомство, как только выполним условия сделки. Вы согласны, миледи?

– Позвольте мне ответить уклончиво: я подумаю, – ответила герцогиня.

– Иногда подобная фраза бывает дороже любого опрометчивого согласия. Благодарю вас, миледи, – мягко сказал Казанова. – Завтра же я отправлюсь в Венецию.

Над портретами детей Ланских Сергей работал всего две недели. Старшего из мальчиков – Сашу – Шумилов изобразил контрапостом. Юноша сидел боком, повернувшись к зрителю лицом и положив локоть на спинку стула. В его позе была какая-то стремительность, казавшаяся на первый взгляд колючей. Чуть мрачноватые облака в бледно голубом небе, видные на заднем плане, являлись намеком на появление в душе мальчика первых страстей. Однако нежно-розовый подмалевок, выполненный Сергеем предварительно, делал портрет мягким, душевным. И стоило посмотреть на лицо Саши чуть дольше, как оно становилось открытым, в глазах появлялся живой блеск пытливости и самостоятельных размышлений.

Портрет среднего брата – Дмитрия – Сергей выполнил с небольшим поворотом и наклоном головы модели, так что сразу бросалось в глаза, будто во взгляде мальчика присутствует некое разочарование. Будто только недавно к нему пришло понимание того, что кончилось детство, что сказки, которые он так любил и в которые так верил – оказались обманом. И, вместе с тем, на лице Димы как будто отпечатался вопрос: а что там впереди – после детства? Над этим эффектом Сергей бился больше всего. Что-то не складывалось, что-то ускользало от него. Но вдруг он вспомнил, как Дмитрий обозвал его кривоносиком, рассмеялся и на этой волне поймал то, что так долго не давалось ему в руки.

Проще всего было Сергею написать портрет Николеньки. Мальчик был изображен в полный рост, причем, взгляд его был направлен в сторону. Но когда зритель рассматривал на ребенке строгий темно-синий кителечек с золотыми пуговицами, галстучек, ботфортики со шпорами, и, вместе с тем, трогательно-наивный детский взгляд, устремленный в неизвестность, становилось понятно, что у мальчика за спиной, в тени комнаты, находится надежная поддержка в лице отца или матери. Их не было на портрете, но присутствие родителей ощущалось и в подъеме головы, и в полете руки чуть назад, как бы в поисках взрослого, и в строгости самого костюма, надетого с подчеркнутой аккуратностью.