Джон Стейнбек - Гроздья гнева

Отец лег на бок и заморгал, глядя на нее. Она сказала:

– Па, ты еще сколько-нибудь получил?

– А? Талон на шестьдесят центов.

– Тогда вставай. Поди купи лярду и муки. Только поскорей.

Отец зевнул.

– Может, лавка еще не открыта.

– Пусть откроют. Надо вас накормить. Скоро идти на работу.

Отец натянул комбинезон и порыжевший пиджак. Он лениво вышел из дому, зевая и потягиваясь на ходу.

Дети проснулись и, как мышата, посматривали по сторонам, высунув головы из-под одеяла. В комнате чуть посветлело. Но свет был серый, предрассветный. Мать оглядела матрацы. Дядя Джон проснулся. Эл спал крепко. Ее глаза остановились на Томе. Секунду она приглядывалась к нему, потом быстро шагнула вперед. Лицо у Тома было вспухшее, синее, на губах и на подбородке чернела запекшаяся кровь. Рваная рана на щеке туго стянулась по краям.

– Том, – шепнула она, – что с тобой?

– Ш-ш, – сказал он. – Тише. Я подрался.

– Том!

– Так вышло, ма.

Она опустилась рядом с ним на колени:

– Беда, Том?

Он долго не отвечал ей.

– Да, – сказал он наконец. – Я не выйду на работу. Надо скрываться.

Дети подползли к ним на четвереньках, жадно глядя на Тома.

– Ма, что с ним?

– Тише! – сказала мать. – Идите умойтесь.

– У нас мыла нет.

– Ну, одной водой.

– А что с Томом?

– Замолчите сию минуту. И не вздумайте болтать.

Они отползли к противоположной стене и присели на корточки, зная, что сейчас их никто не тронет.

Мать спросила:

– Плохо?

– Нос перебит.

– Я не про это.

– Да. Плохо.

Эл открыл глаза и посмотрел на Тома.

– Господи боже! Где это тебя угораздило!

– Что случилось? – спросил дядя Джон.

Вошел отец.

– Открыто было. – Он положил на пол около печки маленький мешочек муки и брусок лярда. – Что такое? – спросил он.

Том приподнялся на локте и тут же лег.

– Эх, ослаб я. Сейчас расскажу. Так, чтобы всем сразу. А ребята?

Мать посмотрела на прижавшихся к стене детей.

– Подите умойтесь.

– Нет, – сказал Том. – Пусть слушают. Пусть все узнают. А то как бы не проболтались.

– Да что случилось? – допытывался отец.

– Сейчас расскажу. Я пошел вчера разузнать, почему те кричали у канавы. И встретил Кэйси.

– Проповедника?

– Да. Проповедника. Только теперь он руководил забастовкой. За ним пришли, взять его.

Отец спросил:

– Кто пришел?

– Не знаю. Какие-то люди. Вроде тех, что тогда остановили нас на дороге около лагеря. С палками. – Он помолчал. – Кэйси убили при мне. Размозжили ему голову. У меня в глазах потемнело. Вырвал палку, – Рассказывая, он снова видел ночь, темноту, огни фонарей. – Я… я ударил одного.

У матери перехватило дыхание. Отец словно окаменел.

– Убил? – тихо спросила она.

– Не знаю… У меня в глазах потемнело. Норовил так, чтобы убить.

Мать спросила:

– Тебя видели?

– Не знаю. Не знаю. Должно быть, видели. Они были с фонарями.

Секунду мать молча смотрела ему в глаза.

– Па, – сказала она, – разломай ящики. Надо приготовить завтрак. Вам скоро на работу. Руфь, Уинфилд! Если кто спросит – Том заболел, слышите? А если будете болтать, его… посадят в тюрьму. Слышите?

– Да, ма.

– Джон, ты последи за ними, чтобы они ни с кем не разговаривали. – Она разожгла огонь из ящиков, в которых раньше были сложены вещи, замесила тесто, поставила на плиту кофейник. Тонкие доски горели жарко, огонь с ревом рвался в трубу.

Отец разломал последний ящик. Он подошел к Тому.

– Ведь Кэйси… Кэйси был хороший человек. Чего он вздумал ввязываться в такие дела?

Том хмуро сказал:

– Они приехали работать по пяти центов с ящика.

– Мы столько же получаем.

– Да. Мы штрейкбрехеры. Им давали два с половиной цента.

– Этого и на еду не хватит.

– Я знаю, – устало проговорил Том. – Потому они и забастовали. А с забастовкой, наверно, вчера покончили. И сегодня нам, наверно, тоже будут платить два с половиной.

– Да как же они, сволочи?..

– Вот так, па. Ты понимаешь? Кэйси был хороший человек, таким он и остался… Не могу забыть. Лежит… голова вдребезги, кровь хлещет. О господи! – Он закрыл глаза рукой.

– Что же теперь делать? – спросил дядя Джон.

Эл поднялся с матраца.

– Я знаю, что мне делать. Уйду, и все.

– Нет, Эл, так не годится, – сказал Том. – Без тебя теперь нельзя. Уходить надо мне. Со мной вам опасно. Я оправлюсь немного и уйду.

Мать возилась у печки. Голова ее была повернута к ним, чтобы лучше слышать. Она положила сала на сковороду и, дождавшись, когда оно зашипит, стала опускать в него тесто с ложки.

Том продолжал:

– Тебе нельзя уходить, Эл. На твоем попечении грузовик.

– Надоело мне.

– Что ж поделаешь, Эл. Ведь это твоя семья. Ты можешь помочь ей. А со мной теперь опасно.

Эл сердито заворчал:

– Не дают мне устроиться в гараже!

– Потом устроишься. – Том отвернулся от Эла и увидел Розу Сарона. Она лежала на матраце и смотрела на него огромными, широко открытыми глазами. – Ты не бойся, – сказал он ей. – Сегодня тебе молока купят. – Она потупилась и ничего не ответила ему.

Отец сказал:

– Все-таки надо знать наверняка, Том. Ты убил его?

– Я сам не знаю. Ведь было темно. Потом меня кто-то ударил. Я не знаю… Дай бог, чтобы подохла эта сволочь. Дай бог…

– Том! – крикнула мать. – Не надо так говорить.

На улице послышался грохот медленно подъезжающих машин. Отец подошел к окну.

– Эх, сколько нового народу приехало, – сказал он.

– Забастовку, наверно, прикончили, – сказал Том. – Наверно, нам будут платить теперь по два с половиной цента.

– Да ведь так хоть бегом бегай, все равно не заработаешь на обед.

– Я знаю, – сказал Том. – Ешьте падалицу. Все-таки немного поддержит.

Мать повернула лепешку на сковороде и помешала кофе.

– Слушайте, – сказала она. – Я сегодня куплю дробленой кукурузы. Сварю кашу. А как только раздобудем бензину, надо уезжать отсюда. Здесь нехорошо. И Тома одного я тоже не отпущу. Нипочем.

– Нет, ма, нельзя. Я же говорю – со мной теперь опасно.

Она вздернула подбородок.

– Так и сделаем. Ну, садитесь, ешьте, пора идти. Я уберусь и тоже приду. Надо побольше заработать.

Лепешки были такие горячие, что брызгали салом. Они быстро выпили кофе и налили себе по второй кружке.

Дядя Джон покачал головой, не поднимая глаз от тарелки.

– Так просто это с рук не сойдет. Опять мои грехи сказываются.

– Да будет тебе! – крикнул отец. – Некогда нам возиться с твоими грехами. Ну, пошли. Ребята, вы тоже идите, будете помогать. Ма верно говорит. Надо поскорей выбраться отсюда.

Когда они ушли, мать поднесла Тому тарелку и кружку.

– Ты бы поел.

– Нет, ма, не могу. Так все болит, что я и рта не открою.

– А ты попробуй.

– Нет, ма, не могу.

Она присела к нему на край матраца.