Джон Стейнбек - Гроздья гнева

– Расскажи мне. Я хочу понять, как все было. Хочу во всем разобраться. Что Кэйси сделал? За что его убили?

– Ничего не сделал. Он стоял, а они осветили его фонарями.

– Что он говорил? Ты помнишь, что он говорил?

Том сказал:

– Конечно, помню. Кэйси говорил: «Вы не имеете права морить людей голодом». Потом этот толстый обругал его красной сволочью. А Кэйси сказал: «Вы не ведаете, что творите». Тогда толстый его ударил.

Мать опустила глаза. Она сжала руки.

– Так и сказал?.. «Вы не ведаете, что творите?»

– Да.

– Вот бы наша бабка его услышала.

– Ма… когда дышишь, ведь над этим не задумываешься. Вот так и со мной было. Я даже подумать не успел.

– Я тебя не виню. Хорошо, если б этого не случилось. Если б тебя там не было… Но ведь иначе ты не мог. Я не вижу за тобой вины. – Она подошла к печке и намочила тряпку в горячей воде. – Вот, возьми. Приложи к лицу.

Он приложил горячую тряпку к скуле и носу и съежился от боли.

– Ма, я ночью уйду. Я не хочу, чтобы вы из-за меня терпели.

Мать гневно заговорила:

– Том! Я много чего не понимаю. Но без тебя нам легче не станет. Без тебя мы совсем погибнем. Было время – жили мы на земле, и тогда все казалось просто. Старики умирали, дети рождались, и все мы жили вместе – у нас была семья, неразделимая… видишь, где она начинается, где кончается. А сейчас ничего не видишь. Ничего не поймешь. Сейчас все расползлось. Эл ноет, канючит – хочет отбиться от нас. От дяди Джона никакого толку. Отец потерял свое место. Он уже не главный в семье. Все рушится, Том. Семьи больше нет. А Роза… – Она обернулась и посмотрела в широко открытые глаза дочери. – Будет у нее ребенок, а семьи нет. Я стараюсь хоть как-то поддержать ее. Уинфилд… что из него получится? Скоро совсем одичает. Да и Руфь тоже… растут как звереныши. На кого мне опереться? Не уходи, Том. Останься, помоги нам.

– Хорошо, – устало проговорил он. – Хорошо. Хоть и зря это.

Мать вернулась к тазу с грязной посудой, перемыла оловянные тарелки и вытерла их.

– Ты не спал ночью?

– Нет.

– Так спи. Я видела, у тебя и брюки и рубашка мокрые. Надо подсушить их около печки. – Она убрала посуду. – Ну, я пойду в сад. Роза, если кто придет, – Том заболел, слышишь? Никого не пускай, слышишь? – Роза Сарона молча кивнула. – Мы к полудню вернемся. Ты усни, Том. Может, мы уедем отсюда вечером. – Она быстро подошла к нему. – Том, ты не сбежишь?

– Нет, ма.

– Правда? Никуда не уйдешь?

– Нет, ма. Я здесь буду.

– Ну, хорошо. Так не забудь, Роза. – Она вышла и плотно притворила за собой дверь.

Том лежал не двигаясь, – и вдруг сон, словно волной, поднял его к той черте, за которой гаснет сознание, медленно отступил и поднял снова.

– Том!

– А? Что? – Он проснулся, как от толчка. Он посмотрел ка Розу Сарона. Ее глаза негодующе горели. – Что тебе?

– Ты убил человека?

– Да. Не кричи. Хочешь, чтобы услышали?

– Пусть слышат! – крикнула она. – Мне та женщина все объяснила. Я теперь знаю, что бывает за грехи. Разве ребенок родится здоровый? Конни ушел, меня не кормят, как нужно. Молока я не вижу. – Она истерически вскрикнула: – Ты убил человека! Разве теперь родится здоровый ребенок? Я знаю… он будет урод… урод! Я никогда не танцевала в обнимку.

Том встал с матраца.

– Тише, – сказал он, – Услышат, придут.

– Пускай! Он будет урод. Я никогда так не танцевала.

Он шагнул к ней.

– Замолчи!

– Не подходи ко мне. Ведь это не в первый раз. Ты уже одного убил. – Лицо у нее побагровело. Она с трудом выговаривала слова. – Видеть тебя не могу! – Она закрылась одеялом с головой.

Том услышал приглушенные, судорожные рыдания. Он закусил губу и потупился. Потом подошел к отцовскому матрацу. Под матрацем лежала винтовка – тяжелый длинный винчестер 38-го калибра. Том взял его, проверил, есть ли патрон в стволе, взвел курок и вернулся на свое место. Он положил винчестер на пол, прикладом на матрац. Рыдания Розы Сарона перешли в тихие всхлипывания. Том лег, натянул одеяло на голову, натянул его на разбитое лицо, оставив небольшой продух. Он вздохнул:

– О господи, господи!

Около их домика остановились машины, послышались голоса.

– Сколько мужчин?

– Вот только мы, трое. А сколько вы платите?

– Поезжайте к дому номер двадцать пять. Номера на дверях.

– Слушаю, мистер. А сколько вы платите?

– Два с половиной цента.

– Да что это! Так и на обед не заработаешь.

– Плата два с половиной цента. Сюда с юга едет двести человек, они и таким деньгам будут рады.

– Мистер, да побойтесь вы бога!

– Ладно, ладно. Согласны – оставайтесь, а нет – поезжайте дальше. Мне некогда с вами пререкаться.

– Да ведь…

– Слушай. Плату не я устанавливаю. Мое дело записать вас. Хотите работать, пожалуйста. А нет – проваливайте отсюда подобру-поздорову.

– Значит, номер двадцать пять?

– Да, двадцать пять.

Том дремал, лежа на матраце. Его разбудил какой-то шорох в комнате. Рука потянулась к винчестеру и крепко стиснула приклад. Он откинул одеяло с лица. Рядом с матрацем стояла Роза Сарона.

– Что тебе? – спросил Том.

– Спи, – сказала она. – Спи. Я покараулю. Никто не войдет.

С минуту он молча смотрел ей в лицо.

– Ладно, – сказал он и снова натянул одеяло на голову.

Мать вернулась домой в сумерках. Она постучалась, прежде чем войти, и сказала:

– Это я, – чтобы не испугать Тома, она открыла дверь и вошла; в руках у нее был небольшой мешочек. Том проснулся и сел на матраце. Рана его подсохла и так стянулась по краям, что кожа на щеке блестела. Опухший левый глаз почти не открывался. – Никто не приходил? – спросила мать.

– Нет, – ответил он. – Никто. А плату все-таки снизили?

– Откуда ты знаешь?

– Слышал разговор на улице.

Роза Сарона безучастным взглядом посмотрела на мать.

Том показал на нее пальцем.

– Ма, она тут подняла крик. Думает, все беды свалятся одной ей на голову. Если я так ее расстраиваю, придется мне уйти.

Мать повернулась к Розе Сарона.

– Что с тобой?

Роза Сарона негодующе пробормотала:

– Разве родишь здорового ребенка, когда такое делается?

Мать сказала:

– Ну, будет! Будет! Я знаю, каково тебе, я знаю, что ты сама в себе не вольна, а все-таки держи язык за зубами.

Она повернулась к Тому.

– Не обращай на нее внимания. Том. Ей сейчас нелегко, я это по себе помню. Когда ждешь ребенка, так что ни случится, все будто одну тебя задевает, в каждом слове чудится обида, и будто все тебе наперекор. Ты не обращай на нее внимания. Она сама в себе не вольна.

– Я не хочу, чтобы она из-за меня мучилась.

– Ну, будет. Перестань. – Мать положила сумку на холодную печь. – Сегодня почти ничего не заработали, – сказала она. – Надо отсюда уезжать. Том, наколи мне щепок. Нет, тебе нельзя. Разломай вот этот ящик – он последний остался. Я велела, чтобы они хоть хворосту насобирали на обратном пути. К ужину будет каша, я немножко сахаром ее посыплю.