Джон Стейнбек - Гроздья гнева

Джоудам посчастливилось. Они попали вовремя и успели захватить место в вагоне. Вся поляна была теперь заставлена палатками тех, кто приехал позднее, а обитатели вагонов считались уже старожилами и в некотором роде местной аристократией.

Узкая речка бежала мимо поляны, то прячась в ивняке, то снова появляясь. От каждого вагона к ней шла твердо утоптанная тропа. Между вагонами были протянугы веревки, и каждый день на них вешалось белье для просушки.

Вечером они возвращались с поля, неся под мышкой сложенные холщовые мешки. Зашли в лавку у перекрестка, где всегда было много покупателей.

– Ну, как сегодня?

– Сегодня хорошо. Три с половиной доллара. Подольше бы здесь продержаться. Ребятишки приучаются, будут хорошими сборщиками. Ма сшила два мешочка. Большие мешки им не под силу. Наберут полные – складывают в наши. Из старых рубашек сшила. Молодцы – работают.

Мать подошла к мясному прилавку, поднесла палец к губам, подула на него, сосредоточенно размышляя.

– Надо, пожалуй, взять свиных отбивных. Почем они?

– Тридцать центов фунт, мэм.

– Дайте три фунта. И еще супового мяса – получше кусочек. Завтра моя дочка сварит суп. И еще бутылку молока для нее. Она прямо жить без него не может. Ждет ребенка. Ей велели побольше молока пить. Сейчас подумаю… картошка у нас есть.

К прилавку подошел отец с банкой сиропа в руках.

– Возьмем? – спросил он. – Оладьи испечешь.

Мать нахмурилась.

– Ну ладно… бери. Вот еще это посчитайте. Так… лярда у нас хватит.

Подбежала Руфь, с двумя большими пачками печенья – глаза смотрят тоскливо, и матери достаточно кивнуть или помотать головой, чтобы эта тоска выросла в трагедию или сменилась восторгом.

– Ма… – Она подняла обе пачки, поворачивая их из стороны в сторону, – вот, мол, какие красивые.

– Положи на место…

Взгляд у Руфи стал трагический. Отец сказал:

– Да они всего по пяти центов. Ребятишки сегодня хорошо поработали.

– Ну… – Глаза у Руфи начали разгораться. – Ладно.

Руфь кинулась к выходу. На полпути она поймала Уинфилда и увлекла его за собой.

Дядя Джон пощупал парусиновые перчатки с нашивками из желтой кожи на ладонях, примерил их, снял и положил на место. Потом мало-помалу передвинулся к тому прилавку, где стояло спиртное, и погрузился в изучение ярлыков на бутылках. Мать заметила это.

– Па, – сказала она и мотнула головой в ту сторону.

Отец не спеша подошел к нему.

– Что, Джон, потянуло?

– Нет.

– Потерпи до конца сбора, – сказал отец. – Тогда так напьешься, что чертям тошно станет.

– А мне не хочется, – сказал дядя Джон. – Работаю я много, сплю хорошо. Сны меня не мучают.

– Я вижу, ты все на бутылки поглядываешь.

– Я их даже не замечаю. Чудно́. Хочется накупить всего побольше. И вещи-то все ненужные. Например, безопасная бритва. Или вон те перчатки. Дешевка.

– В перчатках нельзя собирать хлопок, – сказал отец.

– Я знаю. Безопасная бритва мне тоже ни к чему. А здесь так все заманчиво, что нужно не нужно, а купишь.

Мать окликнула их:

– Пойдемте. Теперь у меня есть все. – В руках у нее были покупки. Дядя Джон и отец взяли каждый по пакету.

Руфь и Уинфилд поджидали их у дверей, с выпученными глазами, с полным ртом печенья, набитого за обе щеки.

– Вот, теперь ужинать не будут, – сказала мать.

К лагерю сходился народ. В палатках зажигались огни. Из печных труб валил дым. Джоуды поднялись по доске и прошли в свою половину. Роза Сарона сидела на ящике около печки. Она растопила ее, и железная печурка накалилась докрасна.

– Молока купили? – спросила Роза Сарона.

– Да. Вот оно.

– Дай мне. Я с утра не пила.

– Она думает, это как лекарство.

– Так мне няня говорила.

– Картошку приготовила?

– Да, очистила.

– Надо ее поджарить, – сказала мать. – Я купила отбивных. Нарежь картошку и положи на новую сковороду. И луку подбавь. Мужчины, вы пойдите умойтесь, принесите ведро воды. А где Руфь и Уинфилд? Им тоже надо умыться. Взяли для них печенья, – сказала мать Розе Сарона. – Каждому по большой пачке.

Мужчины пошли умываться к речке. Роза Сарона нарезала картошку на новую сковороду и, стоя около печки, поворачивала ломтики концом ножа.

Край брезентовой занавески отлетел в сторону. Из-за него появилось толстое, потное лицо.

– Ну, как у вас сегодня дела, миссис Джоуд?

Мать обернулась.

– Миссис Уэйнрайт! Добрый вечер. Да ничего. Три с половиной доллара. Даже немножко больше – три доллара пятьдесят семь центов.

– А мы получили четыре доллара.

– Ну что же, – сказала мать. – У вас народу больше.

– Да. Джонас уже большой мальчик. Я вижу, у вас сегодня отбивные!

Уинфилд прошмыгнул в дверь.

– Ма!

– Подожди минутку. Да, мои любят отбивные.

– А я бекон поджариваю, – сказала миссис Уэйнрайт. – Слышите, какой запах?

– Нет. У меня лук в картошке – все перешибает.

– Ой, подгорело! – крикнула миссис Уэйнрайт, и ее голова исчезла.

– Ма, – повторил Уинфилд.

– Ну, что тебе? Поди, объелся печеньем?

– Ма… Руфь все разболтала.

– Что разболтала?

– Про Тома.

Мать широко открыла глаза.

– Разболтала? – Она опустилась перед ним на колени. – Уинфилд… кому?

Уинфилд смутился. Он попятился назад.

– Она только немножко разболтала.

– Уинфилд! Скажи, что она говорила?

– Она… она свое печенье не сразу съела, а стала грызть понемножку – знаешь, как всегда. Грызет и говорит: «Тебе, наверно, жалко, что ничего не осталось?»

– Уинфилд! – крикнула мать. – Скажешь ты наконец? – Она тревожно оглянулась на занавеску. – Роза, посиди поговори с миссис Уэйнрайт, чтобы она не подслушала.

– А картошка?

– Я посмотрю за картошкой. Иди, иди! Не то она будет подслушивать.

Роза Сарона, тяжело волоча ноги, прошла за брезент.

Мать сказала:

– Ну, Уинфилд, говори.

– Я и так говорю. Она ест понемножку, потом стала ломать каждое печенье на мелкие кусочки, чтобы подольше хватило…

– Ну, дальше, дальше!

– Потом подбежали ребята, им тоже захотелось, а Руфь грызет и грызет и никого не угощает. Тогда они обозлились, один мальчишка взял да и отнял у нее всю пачку.

– Уинфилд, про то рассказывай, про другое.

– Я и рассказываю. Руфь тоже обозлилась, побежала за ним, ударила сначала его, потом другого, а потом ее одна большая девочка излупила. Здорово излупила! Руфь заревела и говорит: «Я позову старшего брата, и он тебя убьет». А девчонка сказала: «Испугалась я! У меня тоже старший брат есть». – Уинфилд выпаливал все залпом. – Они подрались, и та девчонка всыпала ей как следует, а Руфь сказала: «Мой брат убьет твоего брата». А та девчонка говорит: «А что, если мой твоего убьет?» А потом… потом Руфь сказала, что наш брат двоих уже убил. А большая девочка сказала: «Ах, вот как? Врунья ты, больше ничего». Руфь сказала: «Ах, вот как? Наш брат сейчас прячется, потому что он убил человека, и твоего брата тоже убьет». А потом они начали обзывать друг дружку всякими словами, и Руфь бросила в ту девчонку камнем, девчонка за ней погналась, а я прибежал сюда.