Джон Стейнбек - Гроздья гнева

– Я тоже еще не во всем разобрался, ма, – сказал Том. – Такие у меня мысли, вот я их тебе и выложил. Когда сидишь на одном месте, столько всего в голову лезет… Ну, тебе пора.

– Возьми деньги.

Том помолчал.

– Ладно, – сказал он.

– Том, а когда все уляжется, ты вернешься? Ты разыщешь нас?

– Конечно, разыщу, – сказал он. – Ну, поднимайся. Дай руку. – Он помог ей найти выход. Она крепко ухватилась за его кисть. Он отвел ветки в сторону и выполз следом за ней. – Пройдешь полем до смоковницы, а там переходи речку вброд. Прощай.

– Прощай, – сказала она и быстро зашагала прочь. Слезы жгли ей глаза, но она не плакала. Она шла сквозь кусты не таясь, вороша листья ногами. С тусклого неба брызнул дождь, капли были редкие и крупные, они тяжело падали на сухую листву. Мать остановилась и несколько минут тихо стояла среди мокрых кустов. Она повернула назад к разросшейся черной смородине; шагнула раз, другой, третий… потом остановилась и быстро пошла к лагерю. Она выбралась из кустарника около дренажной трубы и поднялась по насыпи на дорогу. Дождь стих, но небо было все в тучах. Она услышала позади себя шаги и круто обернулась. По дороге скользнул лучик карманного фонаря. Мать пошла дальше. Вскоре ее догнал какой то человек. Он не поднял фонаря – светить ей прямо в лицо было бы невежливо.

– Добрый вечер – сказал он.

Мать сказала:

– Здравствуйте.

– Похоже, дождь собирается.

– Это не ко времени. Нельзя будет собирать хлопок. А собирать надо.

– Мне тоже надо его собирать. Вы откуда – из лагеря?

– Да, сэр.

Они шагали в ногу.

– У меня участок в двадцать акров. Я немного запоздал с хлопком, поздно сеял. А сейчас, дай, думаю, схожу в здешний лагерь, может, там найдутся сборщики.

– Конечно, найдутся. Здесь сбор уже кончается.

– Вот и хорошо. До меня близко – мили две.

– Нас шестеро, – сказала мать. – Трое мужчин, я и двое ребят.

– Я вывешу объявление. Милях в двух отсюда.

– Мы приедем с утра.

– Даст бог, дождя не будет.

– Даст бог, – сказала мать. – Двадцать акров обобрать недолго.

– Чем скорее оберем, тем лучше. Запоздал мой хлопок. Задержался я с посадкой.

– А сколько вы платите, мистер?

– Девяносто центов.

– Мы приедем. Говорят, в будущем году семьдесят пять будут платить, а то и шестьдесят.

– Да, я тоже слышал.

– Это так просто не обойдется, – сказала мать.

– Конечно. Я сам знаю. У такой мелкоты, как мы выбора нет. Плату устанавливает Ассоциация, а с ней нельзя не считаться. Не посчитаешься – пропала твоя ферма. Нас со всех сторон жмут.

Они подошли к лагерю.

– Мы приедем, – сказала мать. – Тут хлопка почти не осталось. – Она свернула к крайнему вагону и поднялась по доскам наверх. Неяркий свет фонаря бросал мрачные тени вокруг. Отец, дядя Джон и третий – пожилой мужчина – сидели на корточках у стены.

– Хэлло, – сказала мать. – Добрый вечер, мистер Уэйнрайт.

Уэйнрайт поднял голову. Черты лица у него были тонкие, словно выточенные, глаза сидели глубоко под густыми бровями. Мягкие седые волосы отливали голубизной. Червленое серебро бороды закрывало скулы и подбородок.

– Добрый вечер, мэм, – сказал он.

– Завтра поедем на сбор, – сообщила своим мать. – Мили за две отсюда. Двадцать акров.

– Пожалуй, надо ехать на грузовике, – сказал отец. – Раньше приедем – больше наберем.

Уэйнрайт встрепенулся.

– А что, если и нам пойти?

– Конечно, идите. Хозяин нагнал меня на дороге – мы вместе шли. Говорит, нужны сборщики.

– Здесь почти все сняли. Второй сбор жидковатый. На нем не заработаешь. С первого раза подчищают.

– Может, вы с нами поедете? – предложила мать. – Бензин пополам.

– Вот это по-дружески. Спасибо, мэм.

– И нам и вам выгода, – сказала мать.

Отец сказал:

– Мистер Уэйнрайт пришел к нам за советом. Сейчас сидели – обсуждали.

– А что такое?

Уэйнрайт опустил глаза.

– Да вот Эгги… – начал он. – Подросла девушка… шестнадцатый год, совсем стала взрослая.

– Эгги у вас хорошенькая, – сказала мать.

– А ты сначала послушай, – сказал отец.

– Эгги и ваш Эл каждый вечер гуляют. Эгги девушка здоровая, подросла, ей надо мужа, а то и беды ждать недолго. У нас в семье этого никогда не было. А сейчас нужда заела… Вот мы с миссис Уэйнрайт и беспокоимся. Что, если беда с ней случится?

Мать разложила матрац и села на него.

– Они и сейчас вместе? – спросила она.

– Каждый вечер гуляют, – ответил Уэйнрайт. – Уж сколько времени.

– Гм… Что ж, Эл мальчишка неплохой. Петушок – есть малость, но такие уж его годы. А мальчишка он неплохой, стойкий. Я лучшего сына и не желаю.

– Да мы на него не жалуемся! Он нам нравится. Ведь почему нам боязно?.. Девушка подросла. Вы уедете или мы уедем, а там вдруг окажется… У нас в семье такого позора еще не было.

Мать тихо проговорила:

– Мы подумаем, посоветуемся… Позорить вас не будем.

Уэйнрайт быстро встал.

– Спасибо, мэм… Эгги подросла. Она девушка хорошая. Если убережете нас от позора, мы вам будем очень благодарны. Эгги не виновата – выросла девушка.

– Отец поговорит с Элом, – сказала мать. – А не захочет, я сама поговорю.

Уэйнрайт сказал:

– Спокойной ночи. Большое вам спасибо, – и ушел за брезентовую занавеску. Они слышали, как он сообщал на своей половине о результатах переговоров.

Мать с минуту прислушалась, потом сказала:

– Идите сюда, поближе.

Отец и дядя Джон тяжело поднялись с места. Они сели на матрац рядом с матерью.

– А где ребятишки?

Отец показал в угол:

– Руфь накинулась на Уинфилда, оттрепала его. Я велел им обоим ложиться спать. Наверно, заснули. Роза пошла к какой-то знакомой женщине.

Мать вздохнула.

– Разыскала я Тома, – негромко начала она. – Велела уходить отсюда. Подальше.

Отец медленно покачал головой. Дядя Джон уткнулся подбородком в грудь.

– Ничего другого не оставалось, – сказал отец. – Ты как думаешь, Джон?

Дядя Джон посмотрел на него.

– Меня ни о чем не спрашивай, – ответил он. – Я теперь будто во сне хожу.

– Том у нас хороший, – сказала мать и добавила, словно извиняясь: – Это я не в обиду тебе вызвалась поговорить с Элом.

– Я знаю, – тихо сказал отец. – От меня теперь проку мало. Я только и думаю о том, как было раньше. Только и думаю о ферме, а ведь я ее больше не увижу.

– Здешние места лучше… красивее, – сказала мать.

– Да, верно. А я тут ничего не замечаю – все думаю, что сейчас с нашей ивы листья облетают. Иной раз вспоминаю: надо заделать дыру в заборе. Чудно́. Женщина семьей управляет. Женщина командует: то сделаем, туда поедем. А мне хоть бы что.

– Женщине легче переделаться, – успокаивающе проговорила мать. – У женщины вся ее жизнь в руках. А у мужчины – в голове. Ты не обижайся. Может… может, в будущем году местечко себе подыщем.