Джон Стейнбек - Гроздья гнева

Пригород раскинулся широко. Том осторожно вел грузовик сквозь потоки машин и пешеходов и наконец выехал на великий западный путь – шоссе № 66, к которому медленно клонилось солнце. Ветровое стекло запорошило пылью. Том надвинул кепку еще ниже, и теперь ему приходилось задирать голову, чтобы смотреть на дорогу. Бабка спала, хотя солнце било ей прямо в закрытые веки; на висках у нее голубели жилки; тонкая сетка вен, покрывавшая щеки, была красная, как вино, а застарелые коричневые пятна на лице потемнели.

Том сказал:

– По этой дороге так до самого конца и поедем.

Мать долго молчала.

– Может, подыщем место для остановки, пока солнце еще не зашло, – сказала она наконец. – Надо сварить свинину, спечь хлеб. На это уйдет много времени.

– Что ж, ладно, – согласился Том. – Нас никто не гонит. Поразмяться тоже не мешает.

От Оклахома-Сити до Бетени четырнадцать миль.

Том сказал:

– В самом деле, пока солнце не зашло, надо остановиться. Эл собирался пристроить навес. Не то они там наверху совсем изжарятся.

Мать опять задремала. Но, услышав его слова, она вскинула голову.

– Надо приготовить ужин. – И добавила: – Том, отец говорил, что тебе нельзя в другой штат…

Он долго не отвечал ей.

– Да? Ну и что же?

– Я боюсь. Выходит, будто ты сбежал. Как бы тебя не поймали.

Том поднял руку к глазам, заслоняясь от заходящего солнца.

– А ты не беспокойся, ма, – сказал он. – Таких, как я, много ходит, а в тюрьму садится еще больше. Если проштрафлюсь там, на Западе, тогда затребуют из Вашингтона мой снимок и отпечатки. Пошлют назад в тюрьму. А если никаких провинностей за мной не будет, так им наплевать на меня.

– А я все-таки боюсь. Иной раз сделаешь что-нибудь, а оказывается – это против закона. Может, в Калифорнии многое такое считается преступлением, о чем мы даже не знаем. Скажем, ты хочешь что-нибудь сделать, думаешь – ничего плохого тут нет, а в Калифорнии это преступление.

– Тогда все равно, что с подпиской, что без подписки, – сказал Том. – Правда, таким, как я, попадает сильнее, чем другим. Но ты брось беспокоиться. У нас и без того много забот, зачем еще придумывать лишние.

– Как же мне не беспокоиться, – сказала мать. – Перешел границу – вот тебе и преступление.

– Все лучше, чем слоняться около Саллисо да подыхать с голоду, – сказал Том. – Давай-ка подыскивать место для ночевки.

Они проехали Бетени из конца в конец. За городом, в том месте, где под насыпью проходила дренажная труба, стояла старая легковая машина, а возле нее была разбита небольшая палатка, над которой вился дымок из продетой сквозь брезент трубы. Том показал на палатку.

– Вон там кто-то остановился. Место как будто подходящее.

Он сбавил газу и затормозил. Капот старенькой машины был открыт, ее хозяин – пожилой человек – разглядывал мотор. На нем была дешевая соломенная шляпа с широкими полями, синяя рубашка и черный, в крапинку, жилет; замасленные, заскорузлые брюки поблескивали и торчали колом. Глубокие морщины на щеках только сильнее подчеркивали скулы и подбородок на этом худом лице. Он посмотрел на грузовик Джоудов; взгляд у него был озабоченный и сердитый.

Том высунулся из кабины.

– Тут останавливаться на ночь не запрещается?

До сих пор человек видел только грузовик. Теперь его взгляд перешел на Тома.

– Не знаю, – сказал он. – Мы остановились, потому что машина не идет.

– А вода здесь есть?

Человек показал на заправочную станцию, видневшуюся впереди на дороге.

– Вон там вода. Ведро налить позволят.

Том колебался.

– А ничего, если мы тоже здесь остановимся?

Человек удивленно посмотрел на него.

– Я тут не хозяин, – сказал он. – Мы только потому остановились, что вот эта старая калоша не желает идти дальше.

Том на этом не успокоился:

– Все-таки вы уже здесь, а мы только приехали. Ваше право решать – помешают вам соседи или нет.

Призыв к радушию возымел немедленное действие. Худое лицо человека осветилось улыбкой.

– Да что там! Ставьте машину вот сюда. Очень будем рады. – И он крикнул: – Сэйри! Тут люди приехали. Выходи поздоровайся. Сэйри у меня болеет, – добавил он.

Полы брезентовой палатки распахнулись, и оттуда вышла худая, как скелет, женщина. Лицо у нее было сморщенное, точно увядший лист, и на нем горели черные глаза, в которых сквозил глубокий, затаенный страх. Ее всю трясло. Она стояла, держась за откинутую полу, и рука ее была похожа на руку мумии, обтянутую иссохшей кожей.

Она заговорила низким, удивительно мягким и певучим голосом:

– Скажи им: мы очень рады. Скажи им: добро пожаловать.

Том съехал с дороги и поставил свой «гудзон» рядом с легковой машиной. Пассажиры, как горох, посыпались с грузовика вниз; Руфь и Уинфилд, второпях спрыгнув на землю, подняли визг – затекшие ноги покалывало мурашками. Мать сразу принялась за дело. Она отвязала большое ведро, подвешенное к грузовику сзади, и подошла с ним ко все еще повизгивающим детям.

– Ступайте за водой – вон туда. Попросите повежливее: «Нельзя ли нам налить ведро воды?» – и не забудьте поблагодарить. Назад понесете вдвоем, только так, чтобы не расплескать. А если попадется хворост, захватите с собой.

Дети, притопывая ногами, пошли к заправочной станции.

В группе у палатки смущенно молчали, разговор завязался не сразу. Отец начал первый:

– Вы, наверно, не из Оклахомы?

Эл, стоявший рядом с машиной, посмотрел на номерной знак.

– Канзас, – сказал он.

Худощавый человек пояснил:

– Мы из-под Галены. Уилсон, Айви Уилсон.

– А мы Джоуды, – сказал отец. – Мы жили около Саллисо.

– Что ж, будем знакомы, для нас это большая честь, – сказал Айви Уилсон. – Сэйри, это Джоуды.

– Я сразу догадался, что вы не оклахомцы. У вас выговор какой-то странный, это я не в обиду вам, а просто так.

– Говорят все по-разному, – сказал Айви. – Арканзасцы по-своему, оклахомцы по-своему. А раз мы повстречались с одной женщиной из Массачусетса, так она совсем чудно говорила. Еле-еле ее поняли.

Ной, дядя Джон и проповедник начали разгружать машину. Они помогли слезть деду и усадили его на землю. Он сидел сгорбившись и смотрел в одну точку.

– Ты что, дед, захворал? – спросил Ной.

– Совсем расхворался, – еле слышно ответил дед. – Никуда не гожусь.

Ступая медленно, осторожно, к нему подошла Сэйри Уилсон.

– А может, вам лучше пройти в палатку? – спросила она. – Полежите там на матраце, отдохнете.

Он поднял голову, услышав ее мягкий голос.

– Пойдемте, – говорила она. – Вам надо отдохнуть. Мы доведем вас.

Дед вдруг расплакался. Подбородок у него дрожал, губы дергались, он прерывисто всхлипывал. Мать кинулась к нему и обняла его за плечи. Она помогла ему встать, напрягая свою широкую спину, и почти волоком потащила его к палатке.