Джон Стейнбек - Гроздья гнева

Том медленно побрел к своим.

– Значит, очумелый, – тихо проговорил он.

Отец и дядя Джон подошли к палатке с охапками хвороста, сложили его у костра и присели на корточки.

– Тут поблизости все подобрали, – сказал отец. – Пришлось далеко идти. – Он посмотрел на окруживших палатку детей. – Господи помилуй! Откуда вас столько набежало? – И дети смущенно потупились.

– Наверно, учуяли, что пахнет едой, – сказала мать. – Уинфилд, не вертись под ногами. – Она оттолкнула его. – Хочу потушить мясо. Мы горячего не ели с самого отъезда. Па, сходи в лавку, возьми зашеины. Я ее на костре потушу. – Отец встал и ушел.

Эл открыл капот грузовика и заглянул внутрь, на блестящий от масла двигатель. Он поднял голову, услышав шаги Тома.

– Нечего сказать, веселый идешь.

– Ну еще бы! Просто прыгаю от радости, как лягушка под дождиком, – ответил Том.

– Посмотри. – Эл показал на двигатель. – Здорово, а?

Том заглянул внутрь:

– Да как будто ничего.

– По-твоему, ничего? А по-моему, замечательно. Масла совсем не пропускает. – Он вывернул свечу и сунул в отверстие палец. – Нагар есть, но это ничего, не страшно.

Том сказал:

– Ну что ж, молодец, правильно выбрал. Ты этого от меня ждешь?

– Я всю дорогу боялся: вот, думаю, рассыплется все, а чья будет вина? Моя.

– Да нет, ты правильно выбрал. А сейчас проверь все как следует, завтра с утра поедем искать работу.

– Ничего, довезет, – сказал Эл. – Можешь не беспокоиться. – Он вынул нож из кармана и стал очищать электроды свечи.

Том зашел в палатку и увидел Кэйси, который сидел на земле и сосредоточенно разглядывал свою правую босую ногу. Том тяжело опустился рядом с ним:

– Ну, как, работает?

– Что? – спросил Кэйси.

– Да нога твоя.

– А… Это я просто так – сижу, думаю.

– Ты, наверно, только в такой удобной позе и можешь думать, – сказал Том.

Кэйси пошевелил пальцами ноги и спокойно улыбнулся.

– Пока не устроишься поудобнее, и мысли в голову не идут.

– Я уж давно твоего голоса не слышал, – сказал Том. – Все думаешь?

– Да, все думаю.

Том снял кепку – грязную теперь, затасканную, с перегнутым пополам козырьком, отвернул кожу внутри и вложил туда новую прокладку из газетной бумаги.

– Села от пота, на голову не лезет, – сказал он и посмотрел на шевелившиеся босые пальцы Кэйси. – Может, ты оторвешься на минутку от своих мыслей? Послушаешь, что я скажу?

Кэйси повернул к нему голову на длинной, как стебель, шее.

– Я все время слушаю. Потому и задумываюсь. Сначала слушаю, что люди говорят, а потом начинаю понимать, что они чувствуют. Я их все время слышу, я их чувствую; люди бьют крыльями, точно птицы, залетевшие на чердак. Кончится тем, что поломают они себе крылья о пыльные стекла, а на волю так и не вырвутся.

Том долго смотрел на него широко открытыми глазами, потом отвернулся и взглянул на серую палатку шагах в двадцати от них. На ее оттяжках были развешаны выстиранные комбинезоны, рубашки и платья. Он тихо сказал:

– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. А ты уж сам все видишь.

– Вижу, – подтвердил Кэйси. – Таких, как мы, целая армия, а узды на нее нет. – Он опустил голову и медленно провел рукой по лбу и по волосам. – Я везде это видел. Везде, где мы ни останавливались. Люди изголодались, дорвутся до мяса, а сытости не чувствуют. А когда вконец изголодаются, так что сил нет терпеть, тогда просят меня помолиться. И иногда я молился. – Он обнял колени руками и подтянул ноги повыше. – Я раньше думал, что молитва помогает. Прочтешь молитву – и все горести налипнут на нее, как мухи на клейкую бумагу. Молитва улетит и все унесет с собой. А сейчас так не бывает.

Том сказал:

– Молитва мяса никогда не давала. Для этого свинья требуется.

– Да, – сказал Кэйси. – И господь бог жалованья тоже никому не платит. Люди хотят жить по-людски, хотят растить детей. На старости лет всем хочется посидеть на крылечке и посмотреть, как заходит солнце. А молодым – потанцевать, попеть и слюбиться друг с дружкой. Есть, выпить кое-когда, трудиться – это всем хочется. Задать такую работу мускулам, чтобы все тело разломило от усталости. А черт! Что это я разболтался.

– Кто тебя знает, – сказал Том. – Болтай – слушать приятно. Но когда же ты бросишь свои думы? Надо ведь и за работу приниматься. Всем надо. Деньги на исходе. Отец отдал пять долларов, чтобы над бабкиной могилой прибили дощечку с надписью. Денег осталось самая малость.

Поджарый рыжий пес выбежал из-за палатки, вынюхивая что-то на земле. Он держался с опаской, готовясь в любую минуту удрать. Подбежав почти вплотную к Тому и проповеднику, он вдруг учуял их, поднял голову, отскочил и бросился наутек с поджатым хвостом. Кэйси проводил его глазами и сказал со вздохом:

– Никому я добра не приношу. Ни себе, ни другим. Может, мне лучше уйти? Ем ваш хлеб, занимаю место. А взамен ничего не даю. Может, найду где-нибудь постоянную работу, тогда выплачу вам хоть часть своего долга.

Том открыл рот и постучал по зубам сухим прутиком. Глаза его смотрели на лагерь – на серые палатки и лачуги из жести и картона.

– Хорошо бы сейчас табаку раздобыть, – сказал он. – Я век не курил. В Мак-Алестере мы без курева не сидели. Меня иной раз назад туда тянет. – Он снова постучал прутиком по зубам и вдруг повернулся к проповеднику. – Ты в тюрьме никогда не сидел?

– Нет, – сказал Кэйси, – не приходилось.

– Ты подожди уходить, – сказал Том. – Повремени немного.

– Чем раньше начну искать работу, тем скорее найду.

Том посмотрел на него полузакрытыми глазами, потом снова надел кепку.

– Слушай, – сказал он, – проповедники любят расписывать насчет млека и меда, а здесь этим не пахнет. Здесь нехорошие дела делаются. Местные боятся тех, кто сюда понаехал, и натравливают на нас полицию, в расчете, что мы повернем назад.

– Да, – сказал Кэйси. – Я знаю. А почему ты спрашиваешь про тюрьму?

Том медленно заговорил:

– Когда сидишь в тюрьме… как-то заранее все угадываешь. Там говорить много не разрешается. С одним, с двумя – можно, а соберется больше – разгоняют. Вот и становишься таким, что заранее все чуешь. Если готовится что-нибудь… ну, скажем, озвереет твой сосед, стукнет надзирателя щеткой по голове… ты заранее чувствуешь, что так будет. Побег или бунт… тебя об этом предупреждать не надо. Ты сам чуешь. Сам угадываешь.

– Ну и что?

– Побудь здесь, – сказал Том. – Побудь хоть до завтра. Тут что-то готовится. Я поговорил с одним… Виляет, хитрит, да, пожалуй, хватил через край. Настоящий шакал – тихоня, все время начеку, слова лишнего не скажет… а мне чудится, недаром курица клохчет.

Кэйси посмотрел на него, хотел было спросить что-то и, раздумав, плотно сжал губы. Он медленно посучил босыми пальцами, потом разнял руки и вытянул вперед правую ногу так, чтобы видеть ее.