Мартин Кукучин - Дом под горой

— Ступай, ступай, доченька, повеселись хорошенько…

— Тоже мне веселье… — вскинула голову Катица.

И вот идет Катица по дороге, сама не знает, что манит ее туда, к морскому берегу. Знает только, что не усидеть ей дома; нужно ей двигаться, что-то делать, забыться.

Жарко печет солнце, слепит глаза; воздух дрожит над серым, выжженным полем, над оливами, печально склонившими серые ветви. Грустно и Катице, тоскливо как-то; словно затерялась она среди этой пустыни, где и птица не пролетит, только цикады стрекочут свою вечную песню, неутомимо, неотступно, перебивая друг друга. Но поднявшись на взгорье, облегченно вздохнула девушка: открылось впереди море, его синюю гладь рябит свежий послеполуденный мистраль. Справа соседний остров зеленеет изумрудом, среди зелени рассыпаны белые точки, где вразброс, где погуще: домики, деревни соседей-островитян. А за островом смело вздымается к небу Приморская Планина, ее исполинские серые бока жарятся на солнце, которое, словно оскорбленное тем, что не в силах вызвать на них даже искорку жизни, отталкивается, отражается от утесов и скал. Почти под ногами живописной дугой раскинулись на крутом склоне Дольчины: дом над домом, словно на полочках, и за каждым домом — дворик, обнесенный каменной оградой. Во дворах и садах зеленеют миндальные, инжирные деревья. С моря наши Дольчины выглядят куда импозантнее: оттуда не видно ни дворов, ни даже домов, если смотреть с моря, видишь только чешую крыш, словно каждая стремится забраться выше других.

Спустившись в этот наш маленький Гамбург, Катица застала его погруженным в послеобеденный сон. Ставни белых домов затворены, спущены жалюзи. У причалов покачивается с дюжину местных люгеров и лодок, словно и им лень двинуться в путь, хочется передохнуть в надежной гавани. Пустынны набережная и длинный мол, сложенный из массивных каменных кубов. Только со стороны гористого мыса доносятся крики и визги — детишки купаются, валяются на мелком, горячем прибрежном песке. Палубы люгеров прикрыты парусиной, и из-под этих импровизированных навесов отовсюду раздается могучий храп усталых матросов и судовладельцев.

Катица идет вдоль набережной своей стремительной походкой, жмурит глаза под белым платком, которым она повязала голову. Дом Нико Рогача, мужа Антицы, в дальнем конце набережной; на нем, как и на всех домах, спущены белые жалюзи. Катица уже немножко жалеет, зачем пошла сюда. Что она тут найдет? Сам Нико ей почти чужой, а у Антицы хватает своих забот. Неловко стало Катице вступать в дом, где — она знает — ей не обрадуются. Но, с другой стороны, нельзя и вернуться: Антица может узнать, что была она тут и не зашла: то-то скандал, то-то пища для сплетен злорадным соседям!

Некий предмет, движущийся по морю прямо к тому месту на набережной, где остановилась Катица, вывел ее из задумчивости: желтая яхта с черной надписью на носу «Мотылек»; на мачте плещет, вздувается треугольный парус, под которым суденышко летит, как настоящий мотылек. У руля сидит человек в белом, голову его прикрывает широкополая соломенная шляпа, из-под полей которой прямо на Катицу уставились сверкающие черные глаза. Вскрикнула было, пораженная, если б не перехватило дыхание… Застыла, смотрит на рулевого изумленно, недоуменно, не в силах объяснить себе, где она, что с ней происходит… А лицо, разгоряченное ходьбой, так и пылает… Нет, это просто сон, сморивший ее в жару…

— Катица, zdravo! [28] здравствуй (хорватскосербск.) . — крикнул рулевой. — Что ты тут делаешь, господи?!

— Свободный день у меня, шьор Нико… К Антице иду.

— А, к двоюродной сестре, или кем там она тебе приходится… А вечером, по холодку, конечно, домой?

— Гм… Не знаю еще. — В глазах девушки, загоревшихся радостью, появился вопрос. «Чего он хочет?» — спросила она себя — и разом выражение удовлетворенного самолюбия разлилось по ее лицу. Ах, прекрасно угадывает Катица, чего хочет господин на яхте! Это и слепому видно. Такое у него веселое лицо, а взгляд! Не сводит с нее…

— А вы что тут делаете, шьор Нико? Да еще после бала! Отчего не спите?

— Я? А я больше не танцевал, когда ты ушла. Когда-нибудь скажу почему, если захочешь поговорить со мной, — тише добавил он и так на нее посмотрел, что Катица вспыхнула и опустила глаза. — А знаешь, над чем я голову ломал, как раз когда тебя увидел?

Катица пожала плечами.

— Откуда мне знать?

— Над тем — как бы мне с тобой встретиться. Хочу тебе кое-что сказать, а что — узнаешь!

— Сказать — мне? — удивилась она. — Что же это такое? Можете и сейчас сказать, коли вам хочется.

— Нет, Катица, этого так, наспех, не скажешь. Знаешь что? Подожду-ка я тебя на взгорье, как домой пойдешь!

— Да я не знаю, может заночую здесь…

Катица улыбается, а у самой дыхание перехватило от сладкого предчувствия. Что-то нашептывает ей — ждет ее нечто необычное, неслыханное…

— Ох, нет, не надо! Не то придется мне ждать тебя до утра. А нам обязательно надо встретиться до того, как ты уедешь. Так и знай!

Катица хотела ответить, да горло сжалось, голос пропал. Торопливо побежала она по набережной. А Нико Дубчич повернул парус так, что он вздулся под напором мистраля, и яхта красивой дугой заскользила вдоль набережной. Обе — Катица и яхта — почти одновременно поравнялись с домом Рогача; тут Нико Дубчич крикнул напоследок:

— Значит, до свиданья! Только наверняка!

Он смотрел, как девушка поспешно взбегает на крыльцо. А она, прежде чем взяться за ручку двери, оглянулась: смотрит! Улыбнулась — и в этой улыбке отразилась вся ее душа, взбудораженная необычайными чувствами, от которых сердце бьется, как никогда еще не билось. Что-то невыразимо милое, сладостное облило Катицу — даже голова закружилась…

В дом вошла сама не помнит как. Лицо горит, глаза светятся, сердце стучит, бешеное. Счастье, что Антица ничего не заметила.

Антица спала. От стука входной двери вскочила, со сна глаза протирает: что за гость в такой неурочный час?

Катица смущенно озирает просторную комнату. Огромная супружеская кровать, с которой вскочила Антица, заполнена ребятней. Из-под простыни — а летом и под простыней-то жарко невмоготу, — виднеются курчавые головенки детишек, сморенных сном и жарой; личики у них красные, потные… В колыбельке, прикрытой кисеей от мух, спит младший. В комнате беспорядок — как всегда там, где много детей.

Очнувшись несколько, Антица разахалась. Едва осведомилась о здоровье родственников, как уже свела речь на предмет неисчерпаемый: на детей. Такие новоиспеченные мамаши воображают, что то, чем наполнена их душа, интересует всех. За несколько минут Катица узнала, сколько зубиков прорезалось у маленького Зорзето, на каком месяце пошел маленький Николето, когда она начнет отлучать от груди Аннету…