Мартин Кукучин - Дом под горой

Шьора Анзуля вскочила, пламя в глазах, лицо пылает. Каждый упрек этого умного тежака хлещет ее, как кнутом. Прикрикнуть на него, усмирить голосом, перед которым дрожит челядь… Но ее решимость, ее энергия надломлены. Беспрестанно звучит в душе: «Ты виновата! Ты! Ты не ставила преград. Поощряла своеволие сына… Ты виновата: зачем не вмешивалась в известные дела его? Не осуждала — еще тешилась втайне, льстило твоей гордости, что ни одна не устоит перед сыном… Ты виновата!»

Слезы хлынули у нее — слезы не раскаяния, а злости: вот, приходится ей выслушивать простого тежака, и нечего ему возразить! В душе-то должна она с ним согласиться… «Ты виновата, ты!» Ах, как бы она теперь направляла сына, как отчитывала бы его и наказывала! Нет, не стала бы впредь смотреть сквозь пальцы на те его дела, которые насмешливо называла «известные». Но что делать теперь? Поздно — на ней лежит вина, на ней — ответственность…

— Зачем ты так говоришь! — в слезах вскричала она. — Ты, к кому я пришла с намерением принять твою дочь в свой дом! Я-то разве недостаточно несчастна, что должна отказаться от надежд, взлелеянных мною? Разве не жертвую я, ради твоей дочери, той, которую прочила сыну? Не видишь, что и мое сердце ранено?!

— Ох, простите! Знаю — недостоин я. Но все-таки не жалею, нет; я правду сказал, святую правду. Я должен был высказать это, здесь, на этом месте, и не возьму назад ни слова: правда горька, да ведь и всякое лекарство горько. А чести такой я недостоин, и принять ее не могу. Вы уж объясните ему как мать — ведь Катица украшение мое, утеха моя… Погубит он ее — стану хуже нищего: нищий-то может людям в глаза смотреть, а я пропаду от срама…

— Намалевал ты черта на стену, да сам и испугался, — заговорила Анзуля уже с обычным своим спокойствием. — При чем тут срам, когда он честно просит ее руки? Были бы у него нечестные замыслы, не открылся бы мне! Нет, Мате, здесь нет никакого коварства. Зачем же обвинять зря? Если хочешь — да, были у сына ошибки и грехопадения; но есть в нем порядочность и чувство чести. Для меня это — достаточная порука. Я за сына ручаюсь, принимаю ответственность на себя. Да! — гордо подняла она голову, радуясь, что снова вошла в свою колею, стряхнула с себя бремя его обвинений. — Да, я не боюсь, принимаю ответственность и ручаюсь тебе, что ни один волосок на голове твоей дочери не будет затронут. Достаточно тебе?

— Ах, прошу вас — отговорите его, пускай ищет в другом месте! Я могу отослать дочь — хотя бы в Америку, пускай едет с братом… Не будет ее на глазах у него, и забудет… Другую найдет, более подходящую…

— Бедный Мате! — Анзуля тронута. — До чего мне жалко, что именно тебе досталась эта чаша! В Америку? А если он и туда за ней отправится? Нет, ни к чему это не приведет. Остается одно, Мате…

— Что именно? — с тайной надеждой поднял он глаза.

— Положиться на бога, — с некоторой торжественностью произнесла Анзуля, и слова эти пронзили душу Мате. — Во всем этом вижу я перст божий — вижу ясно, определенно. Я больше не стану противиться. Сначала думала и я возражать, да поняла — напрасно. Потом решила уйти от них, отстраниться — но это было бы грешно. Теперь вижу, что́ надо делать. Ждать, Мате. Ждать, направлять их на верный путь, поучать. У меня сил хватит, за сына ручаюсь, ответственность беру на себя. Теперь я уже не имею права отойти в сторону — его грех падет и на меня. С божьей помощью, думаю, снесу и это бремя. Нет, Мате, с дочерью твоей не случится ничего постыдного: я тут. И если на то воля божья — будет она женой моего сына.

— И вы согласитесь?!

— А зачем противиться? Если меж ними настоящая любовь — почему бы им не быть счастливыми? Потому, что она тежачка? Так и мой муж был крестьянского рода, а была же я счастлива с ним. Почему же и моему сыну не вернуться туда, откуда вышел его отец? Катица твоя — красавица, из порядочной семьи. А что она не по-господски одевается? Э, платье легко переменить, она молодая, переимчивая, скоро привыкнет…

Но Мате все еще качает головой. Не таким уж простым и ясным кажется ему дело. Все мнится ему — не счастье дочери готовится, а погибель ее.

— Одно только могло бы помешать… — тихо проговорила Анзуля, задумчиво глядя на вершины гор, купающиеся в солнечном сиянии, и Мате живо глянул на нее: надежда проснулась в нем, может быть, госпожа видит кое-что там, где ему представляется только хаос и мрак… Может быть, ее взор проникает в какую-то тайну…

— Что может помешать? — выдохнул он.

— Если окажется, что нет между ними настоящей любви.

— Я думаю так же! — обрадовался Мате. — Какая может быть любовь между барином и крестьянкой? Знаем мы, как это бывает… Вспыхнет — а потом остается только обман да позор. Будущее девушки погублено, а барин, как ни в чем не бывало, забавляется дальше…

— Да, обычно бывает так, — согласилась Анзуля.

Мате побледнел; глаза его загорелись, и снова сжались кулаки.

— Но здесь так не будет! — убежденно продолжала она. — Не забывай — я поручилась!

Ее убежденность, уверенность в хорошем исходе невольно передалась и Мате. Опасения, сомнения его рассеивались, как туман под лучами солнца, — и вот открылся ему новый горизонт, озаренный прекрасным светом. Поверил он, что произошло что-то великолепное: будущее Катицы видится ему теперь надежным, без всяких подводных камней.

— А к этому, Мате, ведет один лишь путь, трудный, правда, зато верный. Не знаю, захочешь ли ты пойти по нему, только решать надо как можно раньше, сегодня же.

— Зачем же я стану противиться, коли все так, как вы говорите?

— И не надо противиться: это и есть тот путь. Напротив, будем помогать им: пускай встречаются беспрепятственно, пускай узнают друг дружку, как оно и следует будущим супругам. Дадим им возможность проверить — действительно ли между ними настоящая любовь. Возьми девушку домой, пускай встречаются у нас на глазах. Сам знаешь, тайные свидания опасны. Вот и пусть встречаются, как жених с невестой. А когда хорошенько узнают друг друга, сами решат, без нашей помощи — жениться им или нет. Устоит их любовь, будет их воля — что ж, с богом и под венец. Я противиться не стану: дочь твою приму с распростертыми объятиями, как родную. Теперь скажи, Мате, что ты об этом думаешь?

— То-то меня и мучит, что не знаем мы, как дела обстоят! — ответил Мате, полный тревоги, — за словами госпожи он все еще подозревает подвох. — А если молодой барин через полгода откажется? Ему-то легко вернуть слово — а с ней что станется? Ее будущее будет испорчено, счастье в землю зарыто…

— Почему? Не надо преувеличивать, Мате. Испорченное будущее? Да нет, всего лишь неудача… Сколько людей расходятся накануне свадьбы и все же встречают потом счастье. Почему бы не могла встретить другое счастье и твоя дочь? И в конце-то концов, не могут люди счесть позором, что слово ей давал Нико Дубчич!