Мартин Кукучин - Дом под горой

И снова закрыл глаза, будто для того, чтобы отдохнуть от впечатления, которое вызвал в нем вид этих двух, бодрствующих у его ложа. Девушка смотрела на отца широко раскрытыми глазами, ожидая, не скажет ли он еще что-нибудь, ей кажется, сейчас самое подходящее время для задушевной беседы. Все настраивает на такую беседу: и таинственная ночная тишина, и мрак, выползающий из углов, рассеять который не в силах огонек свечи.

Дорица еще не познала таинственной поэзии ночи. Еще никогда не обволакивала ночь ее сознание покровом тишины, сквозь которую пробивается лишь сонное дыхание детей да мягкий шум сосен за окнами и отдаленный собачий лай, доносящийся откуда-нибудь с нижнего конца города. Несмотря на это, не страшно Дорице: сидит напротив нее Нико, чей взгляд внушает ей спокойствие и силу.

А Нико занят своими мыслями. Подперев голову ладонью, он перебирает воспоминания, рассматривает свою жизнь — она так обыкновенна, и все же столько в ней странного… Белый дом под Грабовиком, каменная скамья у стены… Сколько вечеров не сидел он на ней? Что они там делают сейчас, в эту минуту? Спят, конечно, спят здоровым, крепким сном. И кажется Нико, что давно, давно был он там в последний раз. И черты Катицы — такие далекие, размытые, как бывает во сне… Стоило ему увидеть ее, все существо его, бывало, встрепенется, сердце полетит навстречу ей, а теперь? Да было ли все это наяву, или это только сон?..

Нико застонал от страха, а быть может, и от отчаяния, оттого, что все это отодвинулось так далеко, что образ Катицы стал таким туманным, неясным…

«Несчастный я человек. Есть во мне наверняка какой-то изъян; чего-то мне не хватает, — корит себя Нико, испытывая от этого даже какое-то удовлетворение. — Неспособен я на постоянство сильных чувств, вот в чем моя беда… Горькая беда! Несчастье! Несчастье мое — и других… Ох, до чего же я несчастное создание!»

— Нико, друг моих тяжких ночей! — вдруг заговорил больной.

— Что прикажете, дядя Илия? — очнулся Нико от своих дум.

— Не приказываю — прошу… Когда меня не станет, не покинь сирот! Они будут нуждаться в защитнике…

С той стороны кровати раздалось подавленное рыдание. Дорица уткнулась головой в подушку отца и горестно заплакала. Илия повернулся к ней, погладил по голове:

— Ах ты, моя маленькая, ты тоже…

Он не смог продолжать. Нико потрясен, но держится. Его вдруг охватил какой-то внезапный восторг, в сердце родилось благородное решение.

— Обещаю, всем сердцем обещаю, дядя Илия, — твердым голосом ответил он. — Обещаю выполнить все — и то, что вы сказали, и то, чего не могли сказать…

Каким легким, каким простым кажется ему теперь все! Решение его твердо. В лице его, в глазах горит одушевленная готовность к любой жертве.

— И я спокойнее умру, — снова заговорил больной. — Читаю по твоим глазам, что обещал ты от сердца. Ждет тебя новая трудная задача, но бог даст тебе силы и благословение свое, ибо ты утешил умирающего.

— Ох, дядя Илия, зачем вы так говорите! Я, напротив, твердо верю и надеюсь, что вы поправитесь.

— Жизнь и смерть в руках божьих. А мы должны быть готовы в любую минуту.

Больной схватил Нико за руку, крепко сжал ее горячей рукой, — так утопающий вцепляется в соломинку. Илия и впрямь чувствует облегчение, свалилась с души тяжкая, неотвязная забота. И кажется больному, что теперь уже все в порядке, он исполнил свой долг и может умереть с чистой совестью.

А в душе Нико вихрем проносятся отзвуки того, что он сейчас перечувствовал. И охватило его ощущение, — нет, почти уверенность! — что здесь разыгралось нечто очень, очень важное, решающее. Он не может еще точнее определить, что именно, но понимает одно: его положение запуталось еще больше, и ему чем далее, тем труднее будет найти выход. Он чувствует на себе взгляд Дорицы, полный теплоты и признательности, даже восхищения, взгляд этот ласкает его душу, и разливается в душе тепло, разгорается благородное пламя добрых намерений. Словно он разом разбогател, поднялся из каких-то низов, вырос… Но стоит ему подумать о будущем, как его охватывает смятение. Что-то рухнуло в нем, какое-то здание, гордое и прекрасное, и на его месте поднялась туча пыли, тьма и хаос, за которыми невозможно ничего разглядеть. Из этого хаоса светит ему только взгляд синих глаз, преданный и восхищенный…

— Мне в самом деле намного лучше теперь, — промолвил больной. — Ты, маленькая моя, ступай-ка спать, а ко мне пришли маму. Нико тоже пойдет отдохнет.

Дорице и в голову не пришло ослушаться. Она разбудила мать, радостно взволнованная, рассказала обо всем, что произошло сейчас у постели отца.

— Слава богу! — воскликнула шьора Бонина. — Это уже добрый знак, что он говорит разумно… Дай боже, чтоб миновало все это, сохрани нас от беды!

Дорица заснула спокойным сладким сном, но и во сне слышатся ей беспрестанно прекрасные слова Нико, которыми он утешил измученного отца. Видится ей лицо Нико, озаренное пламенем благородных чувств, его взор, вливающий в ее сердце успокоение и надежду.

В последующие два дня Илия еще не раз пугал жену и дочь. Часто теряли они надежду, едва успевшую родиться и совсем еще слабую. Но однажды рассвело и для них доброе утро, и они вздохнули свободнее.

В то утро доктор очень тщательно выслушивал больного и наконец изрек:

— Поздравляю, господин Зоркович. Вы преодолели болезнь и вступили в стадию выздоровления.

— Благодарю вас за старание и внимательность, — отвечал больной с обычным для него стремлением выражаться как можно возвышеннее. — Мы боролись и одержали победу, и это ваша заслуга… Однако, честно говоря, я не чувствую никакого улучшения. Напротив, слабость словно увеличилась, и этот кашель…

— Вот именно! Это и есть признак улучшения, — заверил врач.

— Что ж, признаю, вы — человек в своей области компетентный. Вам лучше знать, что со мной. Итак, благодарю еще раз! А теперь, если позволите, я бы заснул… Правду сказать, предыдущие ночи спалось мне не лучшим образом… Если и засыпал, то все кошмары какие-то…

— И засните. Сон лучшее лекарство, — согласился врач. — А я пришлю вам новую порцию отвара, продолжайте принимать.

Шьора Бонина сияет. Она немедленно послала к Дубчичам свою вторую дочь, Цару, а доктора проводила до крыльца. И тут, не спуская с него благодарного взгляда, схватила его за обе руки, крепко сжала и забормотала что-то бессвязное и взволнованное, что должно было выразить всю ее безмерную признательность. Смущенный доктор принимает ее излияния с таким же чувством, с каким принимает упреки: с недоумением. Он полагает, что столь же мало заслуживает благодарности, как и упреков. Просто он исполняет свой долг…

— Завидую я вам, — сказал ему Нико, когда оба вышли на улицу. — То, чему мы сейчас были свидетелями, вероятно, доставляет вам огромное удовлетворение и радость.