Мартин Кукучин - Дом под горой

— В семье надо жить дружно и уступать друг другу, — заметил Нико.

Его уже не возмущают речи Еры; то, что она говорит, как будто справедливо. В конце концов, Ера считается одной из лучших тежацких женщин, по крайней мере это все признают. Ера говорит правду, какую знает, никого не обижает зря. Чем же тут возмущаться? Неужто собирается он ее переделывать, переучивать на старости лет, заставить ее мыслить и говорить по-другому? Разве не предупреждал его Зандоме: «Много темного, загадочного найдешь в этих сферах»? Вот перед ним одна такая загадка. Нико усматривает в характере Еры эгоизм, властолюбие, наглость; а в городе она слывет хорошей женщиной, дельной, почтенной. Как знать, не превратится ли и Катица со временем в такую же загадку, когда окажут на нее воздействие новые условия жизни, а особенно — годы? Останется ли тогда меж ними прежнее взаимопонимание?

— Дружно! Вот и наш старик все насчет дружности проповедует. Чего ж он невестке-то не скажет?

— Может, думает — вы скорей его послушаете, — не без юмора ответил Нико.

Он поднялся с таким чувством, будто просидел здесь долгие годы и настали уже совсем другие времена. Да уж, насиделся он, наслушался, наразмышлялся… Отрезвился от многих иллюзий, но, с другой стороны, лучше стал понимать многие вещи, заглянул в них до дна. Узнал за это время больше, чем за всю свою жизнь, и понял: необходимо повернуть, потому что лодка его несется прямиком на скалы. Свернуть, изменить курс, иначе устроить жизнь, если не хочет он оплакивать ошибки молодости и раскаиваться, когда поздно будет.

Ера недовольна, что он так рано собрался.

— Я вам еще столько хотела сказать! И Катица огорчится, что вы ее не подождали…

— Передайте Катице привет и скажите, что я заходил.

И он пошел прочь со двора, испытывая облегчение от мысли, что, слава богу, это уже позади.

Домой он вернулся, как генерал разбитой армии. Чарующий образ Катицы, сопровождавший его повсюду, изменился. Лицо ее покрылось морщинами, забрызгано виноградным соком, глаза сверкают не любовью, а ненавистью и алчностью. А тут еще предсказания Зандоме не отстают ни на миг…

При виде молодого хозяина, в задумчивости слоняющегося по двору, Юре только качал головой да недоуменно щерился. «Ведьмы его сердце выпили, — решил он в конце концов. — Так ему и надо, зачем отдался им в руки? »

После ужина Нико пошел к Зорковичам. Илия лежит, переодетый в нарядную ночную рубашку, с шапочкой на голове.

— А, друг моих ночей! — вскричал он, улыбаясь и протягивая руку. — Я ждал тебя, как замерзающий солнышка! Видишь, я даже туалет совершил в честь того, что мы выкарабкались…

Он сильно закашлялся и долго переводил дух.

— Вот только кашель… Но у нас говорится — пока кашляешь, все хорошо!

— Вижу, вам в самом деле лучше.

Нико уже стряхнул с себя уныние, с каким он вернулся из-под Грабовика. В глазах его снова засветилась радость.

Вошла Дорица. Щечки горят, все существо ее дышит счастьем и довольством. Она повязала фартучек, и это придало новое очарование ее фигурке, девушка будто сделалась выше, стройнее. И платье ее уже не похоже на монастырское. Косу она не уложила вокруг головы, а, по последней моде, свернула узлом на затылке. И надо лбом ее появились кудерьки, о которых вчера и помину не было. Пышный цветок туберозы в волосах тоже придает ее лицу что-то новое.

Нико смотрит на нее внимательно, подмечая все эти подробности. И это уже не просто дружеский взгляд, не тот, каким он обменивался с ней у постели ее отца. Теперь в глазах Нико невольное восхищение, которое он как бы кладет к ногам прелестной девушки. Дорица потупилась и покраснела, не в силах выдержать сияние этих глаз.

Недавняя сцена во дворе Претура совершенно изгладилась у него из памяти…

Меж тем Пашко действительно собрался в город. Он заказал мессу божьей матери в нашей церкви и истово помолился за успех своего предприятия, а главное, за то, чтобы все обернулось к лучшему в известном деле…

Зандоме в нескольких словах объяснил ему его новые обязанности, посоветовал, как себя вести, чтоб угодить новым хозяевам, и проводил до двери своей конторы.

Но в Пашко зародились сомнения. Неправильно он поступает, уходя из города. Вдруг выйдет какая-нибудь размолвка между Катицей и Нико? Он должен быть под рукой, ковать железо, пока горячо. Тогда Катица, с досады на Нико, легко сделает то, чего не желает делать из любви к Пашко, — то есть сгоряча обвенчается с ним, с Пашко. Нет, нельзя ему уезжать…

— Если настанет такой оборот, тебе не трудно будет вернуться, — успокоил его Зандоме. — Да я и сам тебя уведомлю, если что. А вообще-то чепуха, не так-то легко может это произойти. Но если случится, так уж полный разрыв.

Пашко окинул испытующим взором этого гладкого господина, который вертит им, как хочет. Заглянуть бы ему в самое сердце, что там? Почему он так занимается судьбой Пашко? Какие у него намерения и честны ли его замыслы? Ведь так трудно разобрать, что на сердце у другого человека, тем более у такого прожженного плута, как этот шьор Зандоме Гулянович!

Не рассеяв своих сомнений, понурый, ушел Пашко от Зандоме. Тот долго качал головой, а потом и рукой махнул. «А, пускай делает что хочет! Не доверяет мне… Тем хуже для него. Я его больше уговаривать не стану, не то его недоверие только возрастет».

Весь день Пашко был как в горячке, не зная, на что решиться. Теснота, бедность в доме гонят его служить, а сердце противится, возмущается… К счастью, встретил Барицу. Она действительно держит его сторону, особенно с той поры, как Нико зачастил в претуровский дом. Барица одобрила намерение Пашко уехать на работу в город и обещала сейчас же отписывать ему про все новости.

Только тогда Пашко принял решение. И Зандоме, к которому он явился, тотчас заметил, какой у Пашко решительный вид.

— Надумал наконец! — насмешливо улыбнулся Зандоме.

— Да, поеду, погляжу, как люди живут.

— Передай от меня привет хозяину. Отправишься прямо сейчас?

Пашко ответил, что ему еще надо повидать кое-кого на прощанье.

— Ты, брат, особенных прощальных церемоний не разводи. Очень может быть, что скоро вернешься, тогда над тобой же и посмеются.

Пашко с этим согласился и выбрался из дому, почти никем не замеченный. Мать одна проводила его к пароходу и пролила слезы на его голову.

А слезы матери куда дороже, чем самые пышные проводы.

Прошло два-три дня. Нико не показывал носа из дому. Он рад был оглушить себя работой, чтоб не думать, не заглядывать вперед, на нивы, лишь недавно пестревшие яркими цветами, а ныне унылые, голые, бесплодные. Нико проводит время в подвалах среди бочек; виноградный сок бродит в них, кипит, как в котле; в некоторых бочках всплывает на поверхность нечистая пена, густая брага, скоро придет ей пора веселить опечаленные сердца, разгонять тучи на хмурых лицах.