Мартин Кукучин - Дом под горой

Не ходит Нико под Грабовик, но и у Зорковичей не появляется. Так ему кажется правильнее всего: с Катицей не встречается, значит, и в другое место ни ногой…

А чувство унижения не проходит; назойливо стоит перед глазами Ера, и Нико краснеет, вспоминая ее похвальбу и жалобы. Но больше всего, пожалуй, недоволен он тем, что и мать его о чем-то догадывается. Не раз ловил он на себе ее испытующий взгляд. Ох, если б знала она, что в нем происходит, что его терзает и мучит! Да он провалился бы от стыда!

Но однажды под вечер взор Нико прояснился, и все, что его терзало, будто чудом отвалилось от души: в дверях подвала показалось молодое, беззаботное лицо Зандоме. В лучах закатного солнца его рыжеватые усики блестят, словно они из чистого золота, в глазах играет жизнерадостность и плутовство. И этими веселыми глазами Зандоме ищет Нико в полутьме подвала.

— Зандоме! — радостно вскричал Нико, в тяжелые минуты он не раз подумывал о друге, но почему-то не решался пойти к нему, согреть душу, перевести дух. — Что тебя принесло сюда, дружище?!

— Мы, мелкота, уже промываем и сушим прессы, — отвечал тот в своей обычной манере. — Оттрубили страду, да и забыли о ней. Вот я и зашел поглядеть, что поделываете вы, несчастные богачи, которым досталось столь тяжкое бремя…

Он спустился в подвал, осмотрел огромные бочки. Его быстрый ум тотчас занялся подсчетами, сколько выпадет на его долю комиссионных, если закупить все вино Дубчичей для Окладины…

— Да у тебя тут, брат, прямо потоп! Уж кого счастье начнет преследовать, за тем так и будет ходить по пятам до гроба. — Лукавый огонек мягкой насмешки блеснул в его глазах. — Впрочем, я тоже наполнил бочки до отказа. Никогда у меня не было столько, и все же разве сравнить с тобой!

Нико и за то еще любит Зандоме, что никогда не замечал в нем зависти. Зандоме восхищается его богатством, как восхищался бы красивым зданием или прекрасной картиной, без малейшей примеси завистливого чувства. Восхищение это пробуждает в нем желание следовать примеру, стараться, трудиться, умножать свой скромный достаток. И недаром! Со времени своей женитьбы Зандоме изрядно поправил дела. Земли сдал в аренду тежакам, и они уже начинают приносить прибыль, успел выплатить часть долгов, перестроить дом, можно сказать, до основания, свить уютное гнездо, ибо он любит удобства, и только супругу свою, шьору Царету, не удалось ему реформировать. Она и сейчас, как и в первое время, неутомимо устраивает ему сцены. Да, многого достиг Зандоме, чего и сам не предполагал, и все благодаря прилежанию, рачительности и, конечно, везению, которое не изменяет ему во всех его предприятиях.

— Пойдем-ка теперь к тете Анзуле, — попросил Зандоме. — Она уже сто лет меня не бранила!

Шьора Анзуля тоже с радостью встретила гостя. Любит она его, хоть частенько и отчитывает за легкомыслие. Но парень исправляется на глазах. Видно, перебродило молодое вино! Анзуля и сыну не препятствовала дружить с Зандоме, снисходительно относясь к его проступкам; нередко она больше винила его жену. Сколько раз объясняла шьоре Царете: «Все мужчины склонны грешить! Жена должна на многое смотреть сквозь пальцы, если не хочет оттолкнуть его от себя». Но все советы — как горохом об стенку для молодой ревнивицы…

— Что же это такое случилось, что Зандоме в кои-то веки к нам заглянул! — весело встретила его Анзуля.

— Случилось только то, что мне захотелось воспрянуть духом в обществе тети Анзули, — искренним тоном ответил Зандоме. — Человеку, который преимущественно находится в состоянии войны, ох как нужно погреться на мирном солнышке!

Намек был ясен, и за шутливой речью Анзуля уловила грусть.

— Ну, об этом мы уже давно переговорили. По-моему, только от тебя зависит вечный мир, если ты хочешь им наслаждаться, — полушутя, полусерьезно отозвалась она. — Да что, ты ведь уже свыкся с этим состоянием!

— Знаю, тут моя вина. Сознаюсь и каюсь. Зачем обвинять кого-то? Но ведь чего-нибудь да стоят же мои добрые намерения! Правда, нередко искуситель одерживает над нами верх… Однако, может, ему не удавалось бы это так легко, если бы мне помогали… Между тем происходит совершенно обратное!

— Вот тут ты и ошибаешься, — перебила его Анзуля почти строго — во всяком случае, улыбка ее исчезла. — Человек должен справляться сам. Сначала думай, не кидайся вслепую, куда тебя зовет искуситель. И, увидишь, все станет легче.

— Не сказал ли я, что тетя опять меня отчитывать станет! — жалобно проговорил Зандоме. — И все-таки я рад, что пришел. От вас все можно выслушать. Жаль, нет такой способности у других…

— Да ведь люди-то все разные. Тут уж дело характера.

— Ох, характер, характер — в нем-то и загвоздка! — покачал головой Зандоме. — Характер невыносимый, а ведь не переделаешь…

— Вот почему вы, молодые, должны усвоить правило: раскрой глаза, все взвесь прежде, чем жениться! — очень серьезным тоном сказала Анзуля.

— Да я раскрывал глаза, — возразил Зандоме, — и чем шире я их открывал, тем больше она мне нравилась. Некогда было обдумывать.

— Чепуха! Давай по душам, тут все свои. Я твою Царету люблю, хорошая она женщина, честная. Но ведь ты, избрав ее, понятия не имел о том, что она за человек! Признайся, Зандоме, откровенно!

— Гм… — Зандоме немного подумал. — Я видел — она красивая, милая. Заметил, что хорошая, умная хозяйка. На этом и строил расчет: женись, думаю, и будешь с ней счастлив. Да видите — просчитался, как дурак! Несчастлив я, и, что еще хуже, кажется, и она несчастлива. «Где же была ошибка в моих расчетах?» — не раз спрашивал я себя, когда жена начинала мне сердце грызть. Теперь-то вижу, твердо знаю, где она, эта ошибка.

Шьора Анзуля тихонько качает головой, печальные мысли проносятся в ней, полные опасений и грозных предчувствий.

— Вот вы каковы, мужчины! Только на внешность смотрите. Внешность ослепляет вас, сводит с ума, а остального вы не видите. А если и видите, то говорите себе: это, мол, второстепенное, мелочи… И только после, когда наступает ненастье, вы открываете глаза. Тогда начинаете понимать, что это второстепенное-то, эти мелочи-то все и определяют, они-то и мешают идти. Но какой прок в том, что ты увидел и понял ошибку, когда ее уже не исправишь?

— Так оно и есть, — признает Зандоме. — Моя тут вина — или заблуждение — и я за него расплачиваюсь. Ну, ничего! — встряхнулся он. — Пусть каждый несет свой крест. На то мы и живем на свете!

Нико не принимал участия в разговоре, но понимал, что все это относится непосредственно к нему. Слова матери звучат предостережением, более того — угрозой. Нико отлично знает, что мать говорила не для Зандоме, а для него, есть ведь еще время открыть глаза, обдумать, взвесить…