Мартин Кукучин - Дом под горой

— Здравствуй, Катица, — своим обычным, спокойным тоном заговорила шьора Анзуля; она опомнилась первой, отогнав свои тревоги и волнения. — Я велела Мандине пригласить тебя к обеду, а она ошиблась, сказала тебе прийти после обеда. Ошибку мы заметили, только когда уже подали на стол.

— Ничего! Лучше поздно, чем никогда, — подхватил шьор Илия, забыв на минутку о трубке.

Он настроен столь благодушно, что не замечает общего напряжения. И все же какой-то инстинкт подсказывает ему, что необходимо вмешаться, и шьор Илия поспешил это сделать.

Значит, думает меж тем Нико, мать не забыла о Катице, велела пригласить ее, а ему-то самому и на ум не пришло ее звать! Он об этом и не подумал, а ведь Катице предстоит вскоре сделаться хозяйкой в этом доме… «Как-то она справится, сумеет ли себя держать?» — мучит себя Нико, только теперь заметив растерянность Катицы, с которой та никак не совладает. Видя неловкость ее движений, всего ее поведения, Нико покраснел от стыда. Ему и в голову не пришло как-нибудь помочь ей — сидит словно оглушенный.

Дорица пришла в себя под взглядом шьоры Анзули, которым та подбадривает и утешает крестницу. Девушка подошла к Катице, с сердечным видом протянула ей руку. Шьора Бонина с гордостью следит за каждым движением дочери. Вот они обе рядом — и какое различие! Ее дочь держится непринужденно, как дома, а та будто связана… «Неужели знает? — бегут мысли Бонины. — Да нет, не знает еще, поди, цыпленок мой… Но если знает, как это благородно с ее стороны! Просто прекрасно — настоящая де Веллески… О, порода всегда скажется, что бы там ни говорили!»

— Может быть, ты меня не знаешь, — обратилась Дорица к Катице своим милым голосом и таким тоном, будто они подруги. — Я тебя видела, когда ты еще в школу ходила. А потом… — Дорица на мгновение запнулась, но продолжала: — Потом я уехала из дому…

Запнулась Дорица потому, что чуть было не сказала, что не раз, когда ее вместе с другими воспитанницами пансиона выводили на прогулку, она встречала в городе Катицу с корзинкой в руке, но добрая девушка не захотела унижать соперницу и еще больше смутить ее и кое-кого еще. Этот «кое-кто» мог бы оскорбиться, если б она ему напомнила, что его невеста была служанкой…

— О, я знаю тебя… то есть вас, очень хорошо знаю, с детства, — торопливо ответила Катица, радуясь, что есть ей за что уцепиться, выкарабкаться из ужасного состояния. — Я и в городе вас видела, два раза, вы на прогулке были…

Но тут осеклась и Катица, вдруг подумала, что не надо было упоминать о городе. В обществе, в котором она скоро станет равной, неуместно говорить об унижающей ее службе…

Старшие с интересом наблюдали за обеими девушками. Шьора Бонина все ломает себе голову над вопросом — знает ли ее дочь, что Нико помолвлен с Катицей? Сама-то она ничего Дорице не говорила. И теперь никак не может прочитать ответ по лицу дочери. Если Дорица знает, не могла бы она так сердечно отнестись к Катице, во всяком случае, ей трудно было бы владеть собой; а если не знает — разве отнеслась бы она к Катице с таким вниманием?

Тот же вопрос сверлит и Нико. Но ему кажется, что если Дорица и не знает, то догадывается. Не вела бы она себя так приветливо, даже сердечно с обыкновенной тежачкой. Понял Нико и деликатность Дорицы, не пожелавшей упоминать о службе той, другой; а зачем ей было бы избегать упоминания об этом, если б стояла перед ней простая тежачка? Нет, Дорица знает, наверняка знает, что Катица его невеста, мать ей сказала или еще кто-нибудь, вот она и старается обходиться с той, как с ровней…

Но они никогда не будут равны! Невозможно! У Дорицы врожденная тонкость чувств, благородство в манерах, во всем облике, взгляде, в каждом слове. А Катица — красивая, быть может, очень красивая тежачка, но только тежачка. И никогда ей этого не скрыть, как бы ни одевалась. Теперь Нико видит, что значит род, происхождение, воспитание… И он, который так много надежд возлагал на Катицу, радостно предвидя, как она сумеет приноровиться, возвыситься, стать равной ему, — он малодушно повесил голову. Нет, никогда ей не возвыситься, навсегда останется она всего лишь тежачкой. Эта мысль оскорбляет его до глубины души, унижает его — его, который так недавно столько болтал о сближении сословий, о том, что надо поднять народ!.. Теперь ему стыдно, что он выбрал бывшую служанку, что ее могли видеть в этой роли и видели, хотя теперь, щадя его, прикидываются, будто не знают об этом. Ему стыдно, что он связан с ней словом, и ему не хватает мужества поднять на нее глаза при Дорице. Самое трудное это для Нико — признать при ней, что избранница его — та самая служанка, которую Дорица видела в городе… И он совсем уж потерялся, когда Дорица уступила пришедшей свое место, усадила ее рядом с ним… Да еще подала ей на тарелочке кусок воздушного пирога и поставила перед ней рюмку с прошеком…

«Все знает! — мечутся мысли Нико. — Господи, что же она про меня думает!» Это казалось ему сейчас самым важным. Он не отдавал себе отчета, что до сих пор ни одним словом не обратился к невесте, не взглянул на нее, принял холодно, словно она ему никто; более того, что каждое ее движение он сопровождает просто враждебным взглядом!

Зато Катица, несмотря на все свое смятение, отлично заметила, что он не почтил ее ни словом, ни взглядом. Она робко подняла на него глаза, будто ждала упрека. И прочитала по его лицу, что он смущен, а может, и осуждает ее… Наверное, ему неприятно, что она осмелилась появиться среди этих людей, которые только что так весело беседовали, а теперь вдруг замолчали. Почему? Да потому, что явилась она, нежеланная, испортила им настроение…

Слезы навернулись у нее на глаза, и ей приходится изо всех сил сдерживаться, чтоб они не хлынули ручьем. Что ей до других людей, пускай думают о ней, что хотят, но Нико на их стороне! Осуждает ее и, может, стыдится…

Зачем только она пришла? Все здесь такое чужое… Шьора Анзуля ласково улыбнулась, ободряя ее, но это просто из милости, не из любви и доброжелательства! Нет у Катицы ничего общего с этими людьми, ни одна ниточка ее с ними не связывает. Вот когда бывала наедине с Нико, там, под Грабовиком, тогда да, тогда еще бывали минутки, она верила, что они принадлежат друг другу. Когда месяц лил на них свой кроткий свет и звезды мерцали над головой, а Нико так жарко, так пылко повторял свои клятвы… Да, тогда она надеялась, что станет его и он будет носить ее на руках. И когда приходила сюда в прошлый раз и стояла с ним и с его матерью на террасе, а он как бы представлял ее будущим подданным, о, тогда все было совсем иначе — под бескрайним небосводом мы были равны… Но здесь, в этой красивой комнате, за этим столом, уставленным великолепной посудой и лакомствами, в этом интимном дружеском кругу ей нет места! Ой, нет, хоть и приветливы они, и стараются ее ободрить, и улыбаются благосклонно… И Нико — будто другой, чужой, холодный. Даже взглядом не подарил, а раньше-то сколько любви и преданности светилось в его глазах! Никакого сияния любви теперь в них нет — одно смущение, а там, еще глубже, — стыд и унижение…