Мартин Кукучин - Дом под горой

Дорица отшатнулась, испуганная отвратительным выражением этого лица, диким огнем этих глаз, готовых, кажется, спалить ее. Стоят они друг против друга, словно прикованные: Дорица устрашенная, а та, другая, будто в раздумье, будто в нерешительности.

— Здесь все-таки легче дышится, — дрогнувшим голосом выговорила Дорица. — В столовой так душно. И какой красивый отсюда вид…

— Верно, красивый, — поспешно ответила Катица, быстрым шагом подойдя к перилам. — Вот с этого самого места любовались мы этим видом втроем: он, его мать и я. Тебя здесь тогда еще не было. Тогда я была — и солнце, и звезда…

Гневом и стыдом вспыхнуло лицо Дорицы. Засверкали глаза.

— А я тебе помешала?!

— Да! — страстно вскричала Катица. — Тогда он стоял между нами — я с одной стороны, мать с другой — и он сказал: рядом со мной все самое дорогое на свете… Тебя тогда еще не было! И он показывал вниз, на двор, а там было много наших… И все они видели нас наверху — меня рядом с ним. Что они теперь скажут? Что будут говорить обо мне? Ох, как будут радоваться моему несчастью, как насмехаться!

Она без сил прислонилась к перилам и закрыла лицо руками.

Дорица не знает, что делать. Несколько дней тому назад и она так же вот плакала. Тоже испытала всю горечь, всю желчь отречения… Что-то смягчилось в ней, отпустило. Она подошла к Катице и нежно коснулась ее головы, Погладила ее роскошные блестящие волосы.

Катица отпрянула, выпрямилась. Глаза, еще залитые слезами, с ненавистью вперились в соперницу.

— Ну, что тебе еще надо?! Что еще можешь отнять у меня? Может, желаешь, чтоб меня и на свете не было? Смотри туда! — Она показала вниз, на широкий двор, туда, где прямо под террасой была веранда с изогнутыми железными прутьями, по которым вились виноградные лозы. — Два раза тебе повторять не придется! — Дорица содрогнулась, глянув вниз. — Ну, говори, не бойся — одно слово, и ты останешься одна! И никто тебе не будет мешать!

Лицо ее выразило решимость отчаяния.

— Катица, побойся бога! — в ужасе вскричала Дорица. — Прошу тебя!..

— Змея подколодная! — Голос у Катицы сорвался; она похожа на одержимую пророчицу, губы у нее дрожат, глаза мечут пламя. — Провалиться бы тебе со стыда, потаскушка! Я-то за ним не бегала, не навязывалась! Он меня умолил… Бесстыжая! Змея! Ящерица!..

— Что там происходит?! — раздался снизу громкий мужской голос, в котором трепещет гнев и возмущение.

Голос Нико!

Обе притихли, съежились, как дети, когда их застанут за шалостью и собираются наказать; Дорица опомнилась первая. Перегнувшись через перила, ответила:

— Мы шутим!

— Такое не говорят в шутку! — с негодованием воскликнул Нико.

Дорица, не оглядываясь, пошла к лестнице. Катица, вся красная, задыхающаяся, двинулась за ней. Скорее вниз, к нему — еще раз увидеть, еще разок поговорить, уничтожить малодушного, подлого изменника!

Нико ждет их под лестницей, брови сдвинул, туча тучей.

— Никого не вини, Катица, а ее — меньше всего! — показал он на Дорицу. — Она не виновата. Я виноват, один я… И все мы одинаково несчастны — и ты, и мы… Что порвалось, то порвалось, ненавистью и злобой уже ничего не свяжешь…

— А ты забыл, что обещал?! Сколько клятв, сколько слов! Где ж твоя душа? Ох, черная она, черная и подлая!

— Я один знаю, до чего я несчастен. Эх, лучше б мне не жить!

— Ты мне свет заслонил, отравил жизнь, растоптал! Сам меня искал, сам навязался, а как поднял-то — выше всех! Пускай теперь смеются люди, пускай плюют на меня, позорят…

И, закрыв руками лицо, Катица тяжко зарыдала.

Нико совсем раздавлен. Куда ни кинет взор — везде пустыня, голый камень. Тяжкая вина придавила душу, в сердце жжет глубокая рана. И каждое слово Катицы, каждый выкрик ее наносит новую. Она права — он лишил ее всего: надежды, веры в будущее, даже честь у нее отнял! Ни жив ни мертв стоит он перед руинами существа, которое хотел так высоко вознести — и погубил в легкомысленной игре…

— О, шьор Николето! — послышался из столовой веселый голос шьора Илии. — Как видно, благословил тебя господь успехом у женского пола… Вот почему ты от нас сбежал!

— Вы угадали, дядя Илия: благословил господь! — странным голосом откликнулся Нико.

— А мы собираемся восвояси, — продолжал Илия. — Как ни хороши бывают песенки, а у каждой конец есть. Так и праздник наш сегодня…

— О да, — с той же горечью ответил Нико. — Сегодняшний праздник запомнится мне навек…

— Нам тоже, дорогой хозяин, нам тоже!

Катица едва дотащилась до дому. От отчаяния, от возмущения бросилась бы в воду — да, к счастью, нет под рукой воды. Порой и напиться-то не хватает, где уж топиться! Приплелась домой еле ноги волоча, хорошо, что никого не встретила. Забилась в свою каморку — и отдалась страданию.

Поначалу она не в состоянии была охватить умом все свое несчастье. Еще не было у нее времени размыслить, обдумать свое положение. Она тонула в прибое беды, беда захлестывала ее, уносила бешеным своим током, и одно только ясно чувствовала Катица: пропала! Все, что светило ей впереди — все надежды на новую жизнь, все, что давало ей силы, радость и упругость, — ушло: остались боль и отчаяние.

Забыла Катица о семье, о доме, обо всем мире. Ничто не интересует, не тешит ее. Раздавленная, лишенная всего, тупо смотрит она на этот мир и на все, что в нем происходит.

В первое воскресенье после памятного обеда заявился к нам оркестр из Святого Георгия. Захотелось господам музыкантам предпринять небольшую прогулку — и вот нежданно-негаданно осчастливили они наш городок, всегда падкий до развлечений. Играли на площади до поздней ночи, при свете уличных фонарей и окон окружающих домов. Было весело. Молодежь пустилась танцевать прямо тут же, на площади. Дети и старики столпились у стен.

Несмотря на такое событие, Катица с места не тронулась. Мать удивлялась, качала головой, наконец не вы-держала:

— Да сходи, доченька, повеселись, пока молодая!

Та только плечом двинула, злобно и презрительно скривила искусанные, пылающие губы и огрызнулась:

— Ну и пусть себе бесятся! Мне что за дело!

Мать ума не приложит: что с ней? Задумалась, озабоченная.

«Цепочку ей так и не купил. Кто бы поверил, что такой скаред? Кабы не из чего было! В церковь ее не провожает, к нам ни ногой… А она вон надулась — словечка из нее не вытянешь. Ох, не нравится мне это! Как-то неладно, прямо будто старая бочка расселась… — Морщит лоб Ера, а в голове ее пробегают непривычные мысли, сомнения, опасения. — Да что там! Повздорили, видать. Бывает и так, когда любовь молода. Пока-то еще в колею войдет… Помирятся — еще пуще любить будут. Пускай себе бранятся… Молодо — зелено!»

Такие соображения успокоили Еру, однако ненадолго. Она ждала перемены — и напрасно ждала. Девка мучится, молчит. Все больше по полям бродит, да в одиночестве. Возвращается обычно с заплаканными глазами. Нет, тут уж не шуточки! И Ера задумалась серьезно. По ночам стала подглядывать за дочерью. Часто слышала ее тяжкие, глубокие вздохи. Не раз находила ее подушку мокрой от слез.