Мартин Кукучин - Дом под горой

И Мате снова и снова уходит на виноградники и в поля, осматривает их — каждый день другой участок, один-одинешенек, со своими печальными думами. Он испытывает какую-то потребность побывать всюду там, где его земля, — ему кажется, не сделай он этого, не имел бы покоя ни днем, ни ночью.

Осмотрев последний виноградник, Мате больше не выходил со двора. Часами сидел, наедине со своими мыслями, греясь на осеннем солнышке, которое ласково улыбалось ему с голубого неба. Мате обращал взор в ту сторону, где по холмам разбросаны дома городка, довольного и веселого после сбора урожая. Городской шум и песни, доносящиеся до него, он принимал как привет, который шлет ему родной городок на склоне его жизни. Но вот солнышко пряталось за угол дома, тень растягивалась по двору темным пятном, покрывала почти всю лавочку, и Мате собирался, захватывал подушку, которую подкладывал, чтоб не сидеть на холодном камне, и возвращался домой — в постель.

Он не жаловался, никому не открывал своих предчувствий, и никто как-то не вгляделся попристальнее, что же это происходит с хозяином.

Но сегодня на рассвете все вскочили со сна, перепуганные: Мате разбудила резкая боль в боку, весь дом огласился его стонами и криками. Ера натерла ему бок маслом, когда это не помогло — уксусом, потом стала прикладывать теплые компрессы… Не помогло и это! И стояла Ера над мужем в отчаянии и страхе. Тут на Мате упала полоска света из приоткрытого окна, осветила его измученное, исхудавшее лицо. «Господи, да что это с ним! Одна тень от него осталась!»

Тревога за дочь поглощала все ее внимание; ни разу Ера как следует не задумалась о состоянии мужа, не заметила, как он чахнет с каждым днем. Завздыхала теперь, схватилась за голову, побрела в кухню, горько укоряя себя за такое невнимание. Но, встряхнувшись, она вышла во двор, и за калитку, и на дорожку — с горьким плачем побежала мимо домов мужниных братьев.

Ставни распахнулись, в окнах появились встревоженные лица невесток:

— Боже милостивый, невестка, что у вас стряслось? Куда вы в такую рань?!

— Ах, душа моя, видать, помирает… Ни покою ему, ни передышки — так привалило… Ох, сирота я горемычная!

— Неужто Мате?! — крикнули невестки. — То-то мы заметили неладное — уж больно с лица спал… Куда же идете-то?

— То ли за священником, то ли за доктором… Сама не знаю, убогая!

Причитая, добралась Ера до города, разбудила сладко спавшего доктора и, заливаясь слезами, рассказала ему про беду. В словах ее доктор почувствовал и довольно явный упрек, почему не вылечил он Мате, когда тот обращался к нему «вовремя».

Но доктор не коллекционировал такого рода выражения признательности. Протер он глаза, слегка опухшие от крепкого сна, кое-как оделся и пошел под Грабовик.

— Ну что, Мате? Испугался, видно? — заговорил он, как привык с больными, — беззаботным тоном.

Но Ера по лицу врача прочитала, до чего поразил его вид больного. И по его расспросам она поняла, что у него серьезные опасения. Доктор опять очень внимательно осмотрел, простукал Мате со всех сторон. С лица его сбежала привычная улыбка, сменившись задумчивостью. Видно было, что доктор расстроен и взволнован. Вот, снова на его пути встает проблема гибели, недолговечности всего живого…

Но то была лишь минутная слабость. Привычка — или чувство долга — взяли верх над неуместными размышлениями. И доктор обратился к больному в обычной бодрой манере:

— Ну, вот что: лежать, не вставать. Мазь я тебе дам другую, она успокоит боли. Главное — укреплять силы, есть, пить. И нечего сразу пугаться…

— Хорошо, доктор, — отвечал больной, но таким тоном, словно соглашается он с чем-то совсем другим, с чем-то далеким, загадочным, чего никто не понимает, кроме него самого, потому что он-то думает об этом днем и ночью.

И больной посмотрел на врача таким взглядом, который проникает в самое сердце, исследует тайные мысли и чувства.

Врач отвернулся, чтоб скрыть свое замешательство.

«Бедняга, хочет вылечить меня, да невозможно… Мазями смерть не отгонишь. Нет в твоей аптеке такой мази…» И, грустно улыбнувшись, Мате вслух добавил:

— Я и так вам благодарен, доктор, есть за что… Дай вам бог здоровья!

Доктор угадал мысли пациента, но ответа на них не дал. Потрепал его по плечу со словами:

— Славный наш Мате!

Душно ему, тяжко в комнате больного; доктор удалился поспешно и чуть ли не украдкой, как вор, озираясь, не подстерегают ли его за дверью с неотвязными вопросами…

Легче стало, когда вышел во двор. Лежит перед ним городок, залитый ранними лучами солнца, которое выпрыгнуло из-за вершин Приморской Планины. Взлетел из кустов черный дрозд, с криком кинулся в соседнюю чащу. Пахнет землей, пробуждающейся от сна, в низинах прозрачной дымкой тянется, редея, туман.

Доктор вздохнул с облегчением, и прекрасная картина осеннего утра вытеснила из его памяти другую картину — там, в доме, — картину угасания человеческой жизни.

Но стоит перед своим домом Франич, а перед соседним — Иван, братья Мате. С нетерпением поджидают доктора, хотя и смущены они тем, что, быть может, доставят ему неприятную минутку. И верно — доктор нахмурился, увидев их. Встала перед ним действительность, то есть неизбежность объяснений… Он уже прочитал вопрос по их смущенным лицам, вопрос, лишающий его покоя, и не стал ждать, пока они его выскажут. Подойдя ближе, он, качая головой, заговорил сам:

— Да, заболел наш Мате. В брюшной полости, а именно на печени, у него развилось новообразование, судя по всему, характера злокачественного. От этого — боли и затрудненность пищеварения, а в дальнейшем следует ожидать и другие страдания…

Таким тоном врач объясняет, когда не хочет пугать близких больного. А бедные мужики, с капами в руках, переминаются с ноги на ногу, словно им не стоится на месте. Глотают каждое его слово; слова его, каждое в отдельности, еще кое-как понятны, но сложи их вместе — получишь такой букет, словно доктор говорит по-испански или по-немецки, и ты не знаешь, что тебе с ними делать.

— Что же это такое, господин доктор? — осмелился спросить средний брат Франич. — Надо понимать, тяжко ему?

— Да уж тяжелее и быть не может. — Доктор даже рад, что худшее уже сказано. — То, что в нем растет, будет все увеличиваться, и мешать, и мучить. Возможно, распухнет…

— Значит, надо понимать — помрет он? — выдавил из себя Иван с ужасом на лице.

Врач беспомощно развел руками.

— И вылечить нельзя? Никак?

— Доктора лечат, Иван, — излечивает бог.

— Понял, господин доктор…

Задумались братья, потупились, привыкая к мысли, что самый младший, кость от кости их, будет вырван из семейного круга. Откуда она нагрянула, такая беда? Кто наслал ее так внезапно? Был человек, что дуб — здоровый, жизнерадостный — и вдруг налетает вихрь, выворачивает с корнями, как вековое дерево…