Мартин Кукучин - Дом под горой

— Если даже так, то остается нам одно: ждать в покорности и смирении, что будет. Все — божий дар, даже смерть. Все мы обречены ей, — промолвил Илия.

— Это правда, — кивнул Мате. — Я и не противлюсь, я жду, а порой даже призываю ее. В конце концов, что такое жизнь? Мы-то думаем — жизнь длится, пока не приходит смерть. А по-моему, мы начинаем умирать, еще когда ходим по земле, здоровые и полные сил. Надежда за надеждой покидают тебя, желания уходят, и то, что в молодости казалось таким важным, — в старости этим пренебрегаешь. Так постепенно отмирает все, что жило в тебе — даже чувство дружбы. А как откроется перед тобой долгий путь на тот свет — сердце отпадает даже от семьи, потому что видишь: остался ты на этом пути одиноким, жалким, беспомощным — таким, каким был, когда появился на свет. Не удивительно, что хочется уйти, когда ничто больше тебя здесь не привязывает…

— Все это верно, — согласился Илия. — Потому-то и тлеет в нас всегда сознание, что мы — только прохожие на этом свете.

Больной поднял глаза к потолку, который вот уже сколько дней являет собой весь его горизонт. Помолчав немного, он произнес таким обыкновенным тоном, что Илия удивленно на него воззрился:

— У вас, стало быть, свадьба готовится. Я рад — дай бог, чтоб к счастью!

С этими словами он протянул гостю исхудавшую руку.

— Не знаю, могу ли я принять вашу радость, — ответил тот, вложив свою теплую, живую руку в сухую и холодную ладонь Мате. — Мы и сами-то ничего определенного не знаем. Ты-то понимаешь, до чего неверны такие дела… Вы сами убедились в их неверности, о чем я глубоко сожалею. И не так радует меня счастье дочери, как оно радовало бы, если б не строилось на вашем разочаровании.

— О нет, нет! — с необычайной живостью воскликнул Мате. — У меня никакого разочарования не было — я предвидел то, что произошло. И благодарю бога, что случилось это сейчас, горячо благодарю, что еще при моей жизни распалось то, что было противно разуму и правде. Ибо не может быть прочным то, что не естественно.

Илия не ожидал таких слов. Они его озадачили, ему даже показалось, что за ними таится насмешка и презрение.

— Значит, Мате, невысокого ты мнения о моем друге Нико! А то бы пожалел о нем…

— Это совсем другое. Я был о нем высокого мнения и уважал его. Ведь я открыл ему двери своего дома, доверил ему свое дитя, потому что знал: он человек порядочный. Но не верил я в его намерение, оно было противно разуму и правде. Моя дочь росла не для дома Дубчичей! Вечно была бы она там каким-то придатком, а вернее — помехой. Ваша дочь — другое дело. Она сотворена для него, воспитана и обещана ему. И я первый пожалел бы, если б она не вошла в тот дом. Потому-то и рад я за вас от всего сердца, искренне, как мало за кого радовался.

Правдивость и искренность Мате до того растрогали Илию, что он готов броситься на колени перед его ложем, обнять этого человека столь благородного образа мыслей. От этого порыва его удержало чувство стыдливости, как бы Мате не счел это благодарностью за доброе отношение к его дочери… И потом — во всей манере Мате, в словах, какими он очертил различие между своим сословием и сословием помещиков, была изрядная доля гордости… Илия не уверен, не осудил ли бы его Мате за подобный патетический жест. Поэтому он воздержался от него и только еще раз с жаром пожал руку больного, растроганно промолвив:

— Благодарю тебя, Мате, от сердца благодарю! — И робко спросил: — А как же твоя дочь? Признаюсь теперь, я сильно колебался, идти ли к тебе… Опасался — не сочтешь ли ты, что я все это подстроил из вражды к вам, из коварства… Но заверяю тебя — все устроилось без моего вмешательства, как-то само собой…

Больной спокойно улыбнулся:

— Да ведь я и говорю — так должно было получиться. И слава богу, что дал он мне дожить до такого оборота.

— Поверь, Мате, я и не замечал, что готовится. Нико приходил к нам как всегда, даже реже. У меня же, как тебе известно, пропасть других забот, и не люблю я вмешиваться в такие дела. Пускай уж ими женщины занимаются. Таков мой принцип. Когда я обо всем узнал, то страшно встревожился, не знал даже, не должен ли я воспрепятствовать этому.

— Ради бога, не делайте этого! Не видите — тут явный промысел божий! — с глубокой убежденностью воскликнул Мате. — Да, во всем видна рука божья: ваша болезнь, возвращение Дорицы, все, все… А моя дочь, что ж, найдет и она счастье, если заслужит и сумеет оценить его. Нет, я за нее не боюсь. Но сначала нужно ей вырвать из сердца суетность и гордыню… А не выйдет замуж — все равно будет ей спокойнее житься, чем там, где ей не место. Да нет, будет и она счастлива. Знаете вы сына Бобицы? Парень уважительный, бережливый, хороший работник. Думаю, Катице будет с ним хорошо.

Тут уж Илия окончательно успокоился, отбросил все опасения и чувство неловкости. А Мате, словно желая еще больше его утешить, добавил:

— Мы — шьора Анзуля и я — ожидали и желали этого. Она женщина умная и благородная, так что я-то знаю — не могло быть во всем этом деле ни коварства, ни враждебности. — Мате улыбнулся. — Да вы сами ее спросите, она вам подтвердит, а теперь все-таки примите мою радость за вас.

Посидев еще немного, Илия собрался восвояси. Не без волнения произнес он «до свидания», на что Мате грустно покачал головой:

— Давайте-ка простимся сейчас уже навек. Как знать, доживу ли я до нового свидания…

В тот же вечер Анзуля пошла к Зорковичам узнать, как дела Мате. Илия описал его состояние как безнадежное.

— Однако доктор еще не говорит о смерти! — возразила Анзуля.

— Что ж, ему лучше знать. Но мне, не понимающему в этих делах, Мате показался скорее мертвецом, чем живым. Счастье, что он примирился со своим положением. Не жалуется, не ропщет — во всем покорен воле божьей. Какая благородная, возвышенная душа! Даже о будничном рассуждает так мужественно и благородно.

Анзуля склонила голову и украдкой вытерла слезу.

— Это правда, — растроганно сказала она. — Умирают хорошие люди… Натуры, как Мате, постепенно исчезают среди наших тежаков. Такой блестящий пример и, можно сказать, не имеет последователей. Порой я спрашиваю себя, куда это нас приведет, что нас ожидает, когда уходят такие люди, оставляя невосполнимую брешь? И боюсь, боюсь, ничего хорошего впереди для нас нет. У молодежи нет ни любви, ни преданности к господам, как бывало встарь… Во всем — прогресс, и в характерах людей, и в способах обработки земли — а вот в этом, в главном, никакого прогресса нет, а потому, поверьте мне, нет и благосостояния. По-моему, благосостояния теперь меньше, чем во времена прежней простоты. Нет, не могу сказать, к чему мы придем, все вместе, работники и хозяева; только вряд ли нынешнее течение принесет нас к добру…