Мартин Кукучин - Дом под горой

Голос ее сорвался, слеза скатилась с ресницы, поползла по щеке. Целый ураган горя, му́ки, сердечной боли поднялся в ее душе.

— И не было у меня друга, ни одного, ни одного! Ни одной доброй души — только зависть, насмешки, подлость!

— И ты не понимаешь, почему я так поступал? — тихо, почти смиренно спросил он.

Катица дернула плечом и отвернулась, как бы говоря: «Что мне до этого?» Потом, уже спокойнее, ответила:

— Я знаю одно — ты меня преследовал.

— Зачем ты мне этим глаза колешь? Я рассудка лишился. С отчаяния не знал, что и делать. Сам удивляюсь, как руки на себя не наложил. Откуда мне знать, может, я тогда и еще что-нибудь натворил? Но пойми! — с особой выразительностью закончил он. — Ведь это было только от любви!

— Спасибо за такую любовь, — презрительно парировала она. — Мне такой любви не нужно, держите ее при себе, дарите, кому хотите!

Горе и горечь, переполнившие ее сердце, делали ее несправедливой, жестокой.

— Моя любовь была искренней! — вскричал Пашко, оскорбленный ее речами.

— Любовь — у вас! — Катица презрительно расхохоталась. — Дым, что ветром уносит! Пламя — погорит и погаснет… Вот ваша любовь!

— Это ко мне не относится! — вскипел наконец Пашко. — Может, и есть тебе кого винить, только не меня!

Кровь бросилась ему в лицо. Встали перед ним его мучения, все его метания, причиной которых была Катица. Только теперь в полной мере испытал он унижение быть отвергнутым. И разом забыл о Зандоме с его изворотливостью. Теперь он снова держался так, как и подобало Пашко Бобице.

— Я любил тебя верно и честно. Жизнь бы за тебя отдал. Даже тогда, когда ты уже от меня отвернулась. Ты отвергла, оскорбила нашу любовь, ты ее предала! И скажи — ради чего? Говори, если не стыдно, сознавайся — ради чего?!

Хочет Катица ответить — глаза горят, губы шевелятся, а голоса нет… Стоят они лицом к лицу, как два хищника, готовые кинуться друг на друга.

— И ты еще что-то говоришь мне! — яростно продолжал Пашко, и на шее у него и на висках вздулись жилы. — Моя-то любовь тверда — ничто не могло ее совратить, ни богатство, ни слава. Ты оттолкнула ее ради богатства, а теперь отталкиваешь из гордыни, потому что не хочешь сознаться, что ошиблась! Тогда ты меня не хотела потому, что я был для тебя слишком низким, теперь не хочешь, потому что я честнее! Одну кривду другой исправить хочешь, а все из гордыни, из спеси! И еще хочешь, чтоб я кривду правдой признал! Все я могу сделать, только не это, будь ты хоть королевой!

Катица смотрит на него с каким-то страхом. Видала она его в ярости, не раз видала, но так больно он еще никогда ее не хлестал. Она и подумать не могла, что Пашко проникнет в ее тайные мысли, чтоб обнажить их перед ней во всей их неприглядности. И не может она не признать: все, что он бросает ей сейчас в лицо, — истинная правда. Приоткрыв губы, ждет Катица — что еще вынесет на свет этот грозный человек.

А Пашко понял: он все испортил, разрушил, растоптал, как бешеный жеребец, вырвавшийся из рук хозяина. Теперь нечего больше говорить, объяснять, оправдывать — теперь надо уйти, и уйти с достоинством, не унижая себя просьбами о прощении, как следует настоящему человеку, и никогда больше не обращать взоры в сторону Катицы.

— Высказал я, что на сердце лежало, — и будь что будет! — охрипшим голосом закончил он. — Поступай как знаешь, только рабом я никогда ни для кого не буду — даже для Катицы Претуровой. Запомни это — и прощай!

Кинув на нее отчаянный взгляд, которым он навсегда отрекался от нее, Пашко бросился вон.

«Конец… Конец! — звучало в его мыслях, которые вихрем проносились у него в голове. — Вот тебе и Зандоме! Вот тебе и терпение! А, да что там, ей-богу, лучше так, чем никак! Пускай все знают, что и к чему… Карты на стол!»

Он перебежал через двор, выскочил из калитки и, не оглядываясь, не видя ничего, помчался по дороге в город. Кровь кипела в нем, гневом разливаясь по жилам. Все же каким-то рассеянным уголком внимания он отметил, что навстречу ему движутся люди. «А мне что до них, не все ли равно, кто они…» Он услышал голоса, — его окликали по имени, — но не остановился, стремясь поскорее прочь отсюда.

— Как он торопится! — различил он глубокий женский голос. — Не иначе, за доктором или за доном Роко…

Чья-то сильная рука крепко ухватила Пашко за руку. Мгновенно изумившись такой силе, Пашко до некоторой степени очнулся от ярости и увидел, что держит его Нико Дубчич.

— Что с тобой, парень? Куда мчишься? — спросил он. — По-моему, ты что-то не в себе…

Теперь только Пашко разглядел шьору Анзулю и шьора Илию с дочерью. «Туда идут, — мелькнуло в голове. — Значит, мне там больше нечего делать…» Его охватила слабость; силы покинули его, и разверзлась перед ним бездонная пропасть отчаяния. Он невольно подчинился Нико, который, все еще держа его за руку, потянул за собой, тревожно расспрашивая:

— Что там случилось? Куда ты бежал?

— Ох, лучше б мне на свет не родиться! Все я испортил… Теперь хоть в петлю головой!

— Вот выдумал, — усмехнулся Нико. — Ладно, брось эти глупости, пойдем с нами. Лучше объясни, в чем, собственно, дело?

Не отпуская руки Пашко, Нико постепенно, из его бессвязных восклицаний, понял, что натворил его бывший соперник. Когда все подошли к дому Претура, Нико передал своего пленника шьору Илии и проследил, чтобы тот вместе с другими вошел в комнату к больному, а сам замешкался — не увидит ли кого-нибудь из женщин.

В кухне он нашел Барицу.

— Где Катица? — спросил он ее.

— В доме где-нибудь, — ответила та, во все глаза глядя на Дубчича и не зная, что ей подумать…

«Опять молодой Дубчич! Что же это, снова?.. А Пашко уже думал — его взяла… Ну и дом! Никогда не знаешь, чего можно ожидать!»

Нико торопился. Он еще дома решил поговорить с Катицей, но — о себе; а тут подвернулась обязанность говорить с ней еще и о Пашко! Он должен объяснить ей свой поступок, оправдаться в ее глазах, по крайней мере добиться ее прощения. Колебаться, откладывать больше нельзя. Нико казалось, что бог в самом деле покарает его, если на его голову по-прежнему будут сыпаться проклятия Катицы. Раз уж любовь умерла, надо ее достойно похоронить да придавить могилу камнем, если не камнем забвения, то хотя бы примирения…

Катицу он нашел в том же положении, в каком ее покинул Пашко. Она сидела, опустив голову на руки, и ее печальное лицо было мокро от слез. При виде этой горестной фигуры в Нико заговорила совесть: «Смотри, вот дело твоих рук! Из-за тебя эти слезы, эта опустошенность…» И Нико разом утратил решимость. Благоговейный трепет перед ее печалью спутал его мысли. Любое слово, кажется ему, будет насмешкой и кощунством.

А Катица, думая, что это вернулся Пашко, подняла посветлевшее лицо с намерением помириться с ним — и увидела Нико! Глаза ее широко раскрылись от удивления, щеки залил румянец. Катица едва удержалась от вскрика. Не сразу совладав с собой, она взглядом спрашивала, что ему надо.